Подлинные имена бесконечно малых величин

– А Боршевич красавец, конечно. Неплохо прощупал Сырбу, видишь, – он кивнул Анне, – даже в постель к тому залез. Бизнес хотел отжать. Вот за этим ты ему и понадобилась. Следить за объектом, передавать информацию.

– Он сказал, что у фирмы проблемы, – не выдержала Анна. – Что будут проверки, что все из-за меня… из-за нас с мужем.

– Обманул, – равнодушно пожал плечами Бархатнюк. – Сам решил фирму схавать. Ну как сам – в компании таких же уродов. Прокат автомобилей, вот так-то. Твоему Боршевичу захотелось сдавать в прокат автомобили.

Он постучал пальцами по столу в ритме какого-то бодрого марша.

– Я же говорю, деградировал человек. Там не такой оборот, чтобы…, – Бархатнюк вскинул растопыренную пятерню. – Может быть, так он решил подобраться к другим бизнесам прокурора. Он главного не учел: все это не совсем собственность прокурора. Это, уважаемая Анна, мои бизнесы. Просто так удобнее. Чтобы думали на прокурора.

– Я не знала, – прошептала она. – Я ничего этого не знала. Он сказал… мужу…

– Бееедная женщина! – Анне показалось, что Бархатнюк запел. – Несчастная женщина.

Поднявшись, он одернул полотенце. Налил себе еще виски, залпом выпил.

– И мужа не спасла, и себя погубила. Конечно, погубила. Знаешь, что за такое полагается?

Она дергала плечами, всхлипывала и не пыталась утереть слезы.

– Даже Боршевича твоего не найдут. Разве что лет через тридцать.

– Н-не надо…

Ей показалось, или она прошептала это на самом деле?

– Эдуард, – Бархатнюк обратился к комбинезону, – будьте добры, принесите грушу.

Комбинезон ответил кривой улыбкой, которая могла означать как реакцию на необычайную любезность шефа, так и забавные воспоминания о предмете, который для Анны не означал ничего, кроме летних лучей сквозь накренившиеся ветви и спелые, утолщающиеся к низу плоды с жесткой кожей, от прокусывания которых по подбородку струится медовый сок.

– Вот она, – сказал Бархатнюк, когда комбинезон по имени Эдуард, вернувшись буквально через минуту (и как он успел дважды миновать зал с картинами, а потом, наверное, пересечь еще пару таких же огромных комнат?), положил на стол перед боссом прямоугольный, обитый красным бархатом футляр, для которого Бархатнюк заранее сдвинул пару бутылок и бокалов к фруктовнице в центре стола.

– Отличные были времена, – сказал он и чем-то щелкнул на футляре. – Двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый века. Даже пятнадцатый век. Святая, мать ее, инквизиция, – и футляр раскрылся на две половины.

Предмет, оказавшийся в руках Бархатнюка, напоминал монаршью державу, вместо шара оканчивающуюся чем-то действительно похожим на гигантскую грушу. Верхушка же, соединенная с грушевидным основанием коротким стержнем, была выполнена в виде старинного вензеля, словно сошедшего со средневекого герба.

– Приобрели специально для меня в Турине, – пояснил Бархатнюк. – Выкупил из частной коллекции. Между прочим, пятьдесят семь тысяч евро стоит. Большая редкость, примерно тысяча семьсот десятый – тысяча семьсот тридцатый год. Теперь смотри.

Он подвинул свой стул к стулу Анны и сел, коснувшись коленями ее колен. Анна шевельнулась, но отодвинуться не решилась.

– Делалось это так.

Бархатнюк нацелил предмет грушевидной частью на Анну и опустил между своих раздвинутых колен. Полотенце легло на внутренние поверхности его бедер.

– Женщину клали на спину и насильно разводили бедра. Осторожно, плавно вводили грушу во влагалище, – холодный металл уткнулся Анне во внутренние боковинки колен. – Продвигали дальше, еще дальше, – он плавно поворачивал грушу, но не толкал, – пока не упирались в матку. Очевидцы утверждали, что женщины вели себя потрясающе. Орали так, что было не понятно, то ли это от смертельной боли, то ли от неземного удовольствия. Ну а когда женщина почти сходила с ума, делали так.

Он крутанул вензель, будто отпирал огромным ключом тайную комнату, и груша, слегка царапнув Анне левое колено, превратилась, подобно бутону в ускоренной съемке, в металлический цветок из четырех наполовину раскрывшихся лепестков.

– И вот тогда начинался конец, – констатировал Бархатнюк. – Страшный, мучительный и долгий.

Раскрытый металлический цветок выглядел раскрытой пастью, собиравшейся укусить Анну в ее естество.

– Ну так что, – сказал Бархатнюк, – есть желание оказаться в Средневековье?

– Не надо, – пробормотала она с такой искренностью, что не выдержали даже охранники. Дружный мужской смех метался вдоль стен комнаты.

– Люблю открытых людей, особенно, если это женщина, – насмеявшись, сказал Бархатнюк и поворотом вензеля превратил цветок обратно в грушу.

Анна услышала собственное дыхание, тяжелое и надрывное.

– Можно воды? – попросила она.

– Конееечно, – щедро развел руками Бархатнюк и отмахнувшись от дернувшегося было комбинезона, самолично налил минералки в чистый стакан.

– Ну а теперь, – сказал он, бережно укладывая грушу в футляр и шелкнув застежкой, – на правах хозяина я хотел бы вас, Анна пригласить.

– Куда? – спросила озадаченная паузой Анна.