Подлое сердце родины

— Он считал, что по-другому человечество не расстанется с коммунизмом. И ради того, чтобы это выжечь, допустимо пожертвовать одной сверх-державой. Но это — идеальная сторона… Я же говорю: он чуял, что после переворота его место на фонаре. А в том, что переворот совершен, ребята не сомневались. Это страшный вариант, но для них, как ни странно, это был вариант спасения. Они спасали жизнь и одновременно становились героями — в своих глазах, разумеется.

— Они, по-моему, неправы, — сказал Гера.

— По-моему, тоже, — сказал Игорь. — Вот мы их и урезонили. Это, конечно, не наша функция, но пришлось. Ведь если бы третья мировая случилась, наша функция могла бы такого не пережить.

— А как урезонили-то?

— Это, — сказал Игорь, — станет известно нашим потомкам. Главное — человечество до сих пор живет. Но недолго ему осталось.

— Это почему?

— Мы уже не можем контролировать все. Вот, допустим, в 1949 году была ситуация. США, пользуясь перевесом в силах, хотело ухреначить СССР, сбросив бомбы на крупнейшие города. У них уже был потенциал, чтобы устроить Армагеддон. Та же самая евразийская хиросима — и конец всему… Тогда наши коллеги им помешали. Пришлось выйти на их президента, но ничего, вышли как полагается. А потом возник паритет, у СССР тоже появился потенциал, и никто не начал бы первым… «Холодная война» — это годы стабильности на планете. Страшные времена начинаются лишь сейчас, бомба расползается по миру! Наши трутни посчитали, что до 2100 года человечество погибнет в ядерном смерче с вероятностью девяносто один процент. Тут мы ничего не поделаем — если красная кнопка будет в бункере каждого дурака, бессильны КЧН, ФСБ и ЦРУ вместе взятые. Бессильны даже те силы, что на заре цивилизации создали КЧН.

— На заре цивилизации?

— Тогда мы, естественно, назывались чуть по-другому. Мы использовали уже готовые структуры, внедряясь и ставя их на свои задачи. Союз Тигра, тамплиеры, пара лож… Сейчас мы работаем через братства и государственные разведки. Мы знаем, что наша работа обречена. Но в том, Гера, и состоит достоинство человека — делать работу, которая при любом раскладе обречена. В Древней Греции говорили: герой — это человек, который умирает, если не может достойно жить. Противоположность герою — раб. Эта скотина живет при любых условиях. Красиво отработать обреченное дело — то же самое, что погибнуть, если не можешь достойно жить. Джордж Сорос сказал: «Некоторые сражения надо вести, даже если они заранее проиграны». Он, правда, имел ввиду свою экономику. Но как точно! За это я прощаю Джорджу его проект…

— Но надо же спасать мир!

— Мир, — сказал Игорь, подцепляя грибочек, — спасет, мать его, красота. А мы работаем свое дело.

— Зачем ты мне это рассказал? — спросил Гера, поднимая рюмку.

— Это политзанятие, лейтенант. Ты же должен чуток догадываться, за что ты помрешь?

— Помирать обязательно? — спросил Гера, опуская рюмку.

— Вовсе нет, — сказал Игорь. — Можешь жить хоть сто с лишним лет. Но если умрешь, то неплохо бы знать, что ты умер не абы как. Умер, мать мою, на рабочем месте! Умер, как сказали бы в Древней Греции, настоящим героем… Ты, Гер, уже в ореоле славы, только пока ничего не видишь. Вот такая она, брат, метаполитика.

— А местных дураков стрелять — тоже метаполитика?

— Это, — отмахнулся Игорь, — наша рутина. На каждой службе существует свои формальности. И время отнимают, и силы, и сами по себе полная ерунда… Но что поделаешь, служба — она не дружба.

Гера засыпал просветленный, а рядом на трехногом стуле дремал пистолет. Он успел полюбить свое оружие. Еще немного, и спел бы ПээМу железную колыбельную…

По драконьему этапу

Он проснулся от шума, с которым рухнул на пол инвалидный стул. Стояло раннее утро. Пистолет лежал у двери, все остальное покоилось на своих местах. И еще — было страшно. Гера не знал причины, но страх цепко держал его за горло и не хотел отпускать. Страх влюбился в Геру с первого взгляда — такое случается.

Сначала он почувствовал, что Игоря в доме нет, и лишь потом убедился в этом. Игоря не было в его комнате, не было внизу, не было наверху, не было даже на чердаке.

Гера, положив в карман убойного друга, обошел все комнаты, но увидел только Настасью.

— Где Игорь?

— А он, миленький, где-то тут.

— Его нет в доме.

— Утекал, что ли? Да ты врешь, — сказала Настасья. — Дверь-то, едрить ее, с вечера заперта. Как же он утекал, если все изнутри задвинуто?

Вдвоем они осмотрели верхние комнаты, спустились в избушкино подземелье. Сейф приткнулся на прежнем месте. Большая дорожная сумка Игоря стояла на подоконнике. Однако плаща не было, очков — тоже. Не было, конечно, и револьвера.

— Да он, едрить его, чертово хлебало замутил! — сказала Настасья.

— Извините, что сделал?

— А это, миленький, такое хлебало, опосля которого сквозь двери проходишь.

— А как его замутить?

— Ты меня о таком не спрашивай, — сказала Настасья. — Будешь спрашивать, в лесу пропадешь. Уволочат тебя, дурака, масоны, обглодают до последней кости, и спасибушки не дождешься.

— Извините, а у вас масоны — это что, местный фольклор?

— Чего?