Подмастерье. Книга о творцах

О, до чего же несуразны

и эта жизнь,

и Вавилонской башни

сон!

Проекция твоей души

легла на холст,

на эти лица,

зима воскресла эпилогом,

повисла в воздухе

победы, и в фокусе

картин земных не видно

солнца, и подкова,

на счастье данная

тоске,

похожа больше на ярмо.

ПИКАССО

Бескомпромиссная

отравленная роль

в игрушечном

пространстве боли.

В каменоломне

африканской, в карьере

форм и красок диких,

ты добывал холста

обломки, осколки

варварской любви,

в губительной

манере, подвластной

лишь инквизиторской мечте

твоей неудержимой

страсти.

Всепоглощающий калека,

везущий к славе

своё тело в коляске

инвалидной

кубизма, в доспехах страха,

в виденьях Герники,

политой кровью предсказанья.

КЛИМТ

Асимметричная любовь,

не пересказанная в красках

и замурованная в ландшафт,

в архитектуру твоих лет,

цветёт узором византийским

под эротичным небом Вены.

В орнамент бешеных надежд

ты загоняешь силуэты

в двухмерной радости эпох,

и все причуды твоих мыслей

в убранстве роскоши сгорают

и превращают в пепел страсти

на фоне золота тоски.

МАГРИТТ

Жизнь после Фрейда

дарила толстосумам ощущений

в маниакальной пустоте

твой силуэт, убийцу

собственных идей.

Всё совершалось в тишине,

где бледнолицый воздух жил,

где кровь застыла на витрине,

и на губах твоих друзей

она цвела зловещей,

яркой, страстной розой.

Де Кирико давно забыт,

остались только манекены,

и недописанной рукой

ты их четвертовал посмертно.

Но в этом сгустке нелюбви,

в твоём факсимиле рассудка,

хранилась варварская боль

полуистлевших озарений.

ВАН ГОГ

1

Неприспособленную смерть

дорисовать другим оставил,

а сам по линии судьбы,

по ученической аллее,

вернулся в ад своих невзгод

полуголодным сумасшедшим.

Смешная утварь твоих лет

и взбалмошные краски страха

поизносились. У почтальона

украли память, и писем

от Гогена нет.

Из черно-белой канители

обыденности протестантской

на свет, где ветер и поля,

где страсть твоя сжигает солнце

увеличительным стеклом,

приходит чувств переизбыток,

и просится на волю холст,

на пьедестал воображенья,

но обессиленные руки

неимоверно тяжелы.

2

Спокойно, тихо, не спеши.

Но сердце до виска добралось,

стучит, колотится,

зовёт в свои отчаянные дали.

И ты, послушнее раба,

в умалишённой перебранке

с собой, с натурой, с целым

миром, хватаешь кисть, как посох,

что Моисея выручал,

и отправляешься в поход,

а дальше, в беспамятстве

теряя силы, идёшь домой,

чтоб осознать в бескровной

злобной тишине свою

беспомощную веру,

и, оправданью вопреки,

не дожидаясь возвращения

покоя, встречаешь

с отвращением приливы

новые тоски и страха –

извозчика твоей любви,

везущего тебя на свалку,

где одиночество и боль –

твои друзья, и лицедеи зовут

в бордель, в опустошённый дом

надежды, где всё напыщенно

и глупо, но выбор сделан,

и, открывая дверь входную,

ты плоть терзаешь, а душа

бежит из этих мест на небо,

надеясь, что Создатель знает

твои страданья и простит тебя

за доброту, которая сильнее

всех земных пороков.

3

Изнеженное, ласковое солнце

не для тебя. Разбой

коленопреклонённым цветом

на части рвёт забавы дня.

Ты – маленькая точка на карте

тишины, ты отражённым

светом своей души терзаешь

побледневший, израненный

сюжет. Начало – это страх,

забавы ради цветут твои

восторги и крупными мазками

ложатся на мольберт,

безумие на волю рвётся,

переполняет край судьбы.

Как это всё остановить? Спасибо,

выстрел подоспел, а грудь

не чувствует и не болит.

Лишь обессиленное время

тебя окутывает нелюбовью,

и настоятели минут уже

заводят хор церковный

полей Арле, но всё напрасно,

ведь в настоящем ты не жил.

4

Письмо Ван Гога Полю Гогену:

Приезжай. На стыке

ненависти глаз плетёт

рассудок воображенья

паутину.

Подсолнух зреет,

просится в картину,

в безвременное «я»,

так и не понятое мной

за столько лет терзаний сущих.

Мы будем пить, ходить

в бордель и славить демонов

поступки в бесхитростном

пространстве ночей,

изъеденных тоской, как молью

наших отупевших чувств.

Гоген, зачем от времени

отгородился ты забором,

уставшей истиной

испорченных надежд?

У замыслов червивых,

подтачивающих гордыню

дней, исход один – холодное,

немое солнце, ровесник

одиночеству, пришедшее

на встречу к нам

из отрешённой пустоты,

из мест, куда с тобою путь

мы держим. Ну сколько можно!

Приезжай.

5

Душа – убежище наитий

окрылённых,

но мысль, как бедная сестра,

не хочет жаловать и ждёт,

когда твой слабый ум

поймёт её обиды, живущие

на тёмном фоне тишины.

За равноправием закат

разводит краски для сюжета –

всё больше огненных,

страстей одноимённых бред

уже несётся по мольберту

галопом, воплем синевы,

и брызжет солнце дрожью

нервной, ещё мгновение –

и рухнет небосвод.

Как упоительно начало!

Распахнуты ворота Ада,

ты падаешь на дно Вселенной,

скупой царицы, вдохновлённой

безумием твоих невзгод.

6

Письмо Ван Гога брату Тео:

Не смею. Ты прости. Но тянется

рука к перу, к безвременному

чистому листу. Спешу сказать.

Когда болит, ты лечишься

лекарством, брат мой Тео,

а я – письмом. Мне кажется,

что на двоих у нас всего лишь

одно сердце. Когда уйду я,

ты не задерживайся. Пожалуй,

так оно и будет. Теперь о главном.

Пойми, не в рисовании

и не в картинах дело, да и цена

здесь ни при чём. Мы просто

миссию с тобою выполняем.

А все слова о назначении

художника – такой же бред,