Подмастерье. Порученец

Какое облегчение; однако оставались и более насущные вопросы. В особенности мне по-прежнему хотелось знать, что стряслось с Адом. Пока шли финальные титры, я прогулялся к столу у дальнего окна, чтобы собраться с мыслями. Дебош выключил телевизор и зевнул. Я развернулся и только изготовился заговорить, как снадобье Мора нанесло последний и самый свирепый удар.

Я содрогнулся, споткнулся о ножку стола, дернулся вперед, попытался удержать равновесие, утратил его полностью и упал на кактус в углу.

Есть ли предел невезучести?

ЧЕТВЕРГ Смерть от машин

Имею мозги — готов путешествовать

Четверговый наряд:

Привычный костюм в блестках, белые спортивные тапочки, незабудковые трусы, носки цвета морской волны, вышитые улыбчивыми раками, и небесно-голубая футболка с загадочной, хоть и несколько вялой надписью «НЕ ТРЕВОЖИТЬ». Я наблюдал за тем, как облачаюсь, в зеркало на двери шкафа, и мне в новом имидже показалось уютно.

Я был самым четким ходячим мертвецом в городе.

В столовой было битком. Присутствовали все Агенты, их разнообразные завтраки укрывали стол, словно разноцветная ряска. Единственное свободное место — низкая табуретка в дальнем углу, где я, избежав столкновения с Дебошем в одном из его постоянных походов в кухню, и уселся.

— Как там кактус? — поинтересовался Мор.

— Ему лучше, чем мне, — ответил я.

Дебош исчез за распашными дверцами и вернулся с плошкой хлопьев и кое-какими фруктами для меня, после чего вновь накинулся на экологичный йогурт. Он и прошлым вечером оказался не менее услужлив: провел чуть ли не час, терпеливо извлекая более сотни иголок пинцетом. Я просидел остаток вечера в ванне, утишая неприятные ощущения, смывая разнообразные трупные запахи, накопленные за последние пару дней, и размышляя над тем, подходит ли мне смерть от несчастного случая. Что-что, а уж коллизия с кактусом утвердила меня во мнении: если как подмастерье не состоюсь, в могилу я, спотыкаясь и падая, отправляться не хочу. Такой последний звонок виделся мне слишком случайным, слишком неуправляемым.

— Как там кровоподтек? — спросил Смерть у Мора.

— Я тебе вчера доложил.

— Да?

— На совещании.

— А.

Тишина.

— А сейчас он как? — заорал Раздор, плюясь прошутто.

— Меньше, — ответил Мор.

— А?

— МЕНЬШЕ.

— Хм-м.

Тишина.

— Что будешь дальше делать? — продолжил Глад.

— Еще раз попробую, — ответил Мор.

— Есть свежие мысли?

— Да.

— Хорошо.

Тишина.

Сидя и жуя банан, наблюдая за своими нанимателями, я уловил необычную для ходячего мертвеца сложную мысль. Я не вполне понимал, что эта мысль значит и интересна ли она вообще, но вот что говорил мне мой мозг.

Разговор Агентов походил на многие из тех, какие я вел, пока был мертвым. Он как исправная, действенная машина: слова создавали простой механический ритм и неустанно работали, чтобы получался полезный продукт с минимальными затратами. В гробу точно так же. Для трупа слова значат в точности то, что обозначают, а если нет, объяснения затянутся вплоть до Страшного Суда. Следовательно, раковина — твердая внешняя оболочка, защищающая уязвимую сердцевину. Машина — прибор, который механической мощностью перемещает движимые части. Гроб — шесть деревянных стенок, отделяющих мертвеца от почвы. Для метафоры или недопонимания пространства не остается.

Трупы воспринимают все по номиналу. Вот почему их никогда не приглашают на вечеринки.

— Что у вас на сегодня по плану? — спросил меня Глад.

— Пойдем на ярмарку, — ответил Смерть с натужной веселостью. — Под прикрытием.

— Везет мудакам, — влез Раздор. — Мы с Дебошем потратим сегодняшний вечер на пиар в центре города. Драки с поножовщиной, мелкая буза — такая вот хрень. — Он оглядел стол, ожидая сочувствия. — Очевидно, я бы предпочел оказаться на остром конце.

— Очевидно, — согласился Глад.

— Но раз Шеф говорит, никаких террористических выходок, значит, никаких террористических выходок.

— Это не в нашей власти, — утешил его Мор.

— Меня это временами ‘бать как бесит.

— Ничего не поделаешь, — сказал Смерть.

* * *

Пока жил с Эми, я еще не успел отрастить твердую внешнюю оболочку. Нежность бурлила во мне, как вода в роднике. Я говорил ей, что люблю ее, бессчетно раз — и отвечал за каждое слово. Это больше, чем можно сказать об отношениях, какие в конце концов сложились.

После того как она ушла, я окружил себя панцирем, который укрывал меня от близкого личного соприкосновения с другими человеческими существами. Если встречал чужака — прятался за панцирем, если потенциальную возлюбленную — высовывал голову. Но никогда не выбирался из своей раковины целиком, потому что не хотел, чтобы хоть кто-то увидел розовое трепетное нечто, обитавшее в этой раковине. Беда была лишь в одном: даже если мне хотелось обнажить глубинное «я», раковина не позволяла мне.

За одним исключением.

В ночь моей смерти я стоял в спальне у Эми в квартире и откладывал свой уход, потому что отчаянно пожелал с ней быть, всего еще одну секунду. Моя раковина распахнулась без всякого предупреждения.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Ерунду не болтай, — отозвалась она.

* * *