Подмена

— Эмма! — сказала мама, входя в гостиную — и вдруг резко остановилась.

Джанис встала, протянула руку.

— Здравствуйте, я…

— Убирайся! — рявкнула мама. — Я знаю, кто ты такая. Вон из моего дома!

— Пожалуйста… — пролепетала Джанис, убирая протянутую ладонь за спину.

Мама стояла, вздернув подбородок и расправив плечи, словно боясь, что если отвернется хоть на секунду, Джанис непременно устроит что-нибудь непоправимое.

Из-за ее спины с полными руками книг вышла Эмма и застыла на пороге.

Джанис бочком пробиралась к двери, вид у нее был расстроенный, но ничуть не удивленный, словно она ожидала подобного.

Эмма проводила ее взглядом. Потом повернулась и уставилась на маму.

— Что происходит? Что ты ей сказала?

Мама шумно вдохнула, словно хотела сделаться выше.

— Скажи, чтобы она убиралась! — произнесла она с таким лицом, какого я никогда у нее не видел. — Скажи, что в этом доме ей не место!

Эмма приподняла брови и поджала губы. Щеки у нее вспыхнули: верный признак, что моя сестра вот-вот наговорит такого, о чем потом будет горько жалеть. Она постоянно цапалась с отцом, но никогда в жизни не повысила голоса на маму. Кстати, причина такой сдержанности оставалась для меня загадкой — возможно, ругаться с мамой было слишком просто, а может, Эмма чувствовала нечто пугающее в ее неизменном невозмутимом спокойствии.

Эмма закрыла глаза и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

— Она помогает мне по ботанике.

Это прозвучало очень убедительно, но мама и бровью не повела.

— Она — чужая!

Я впился ногтями в ладони, Джанис застыла у двери.

Эмма сдерживалась ровно три секунды. Потом швырнула стопку книг на пол.

— То есть, ты считаешь себя в праве ненавидеть ее только потому, что она не такая, как ты? И ничего не значит, что она хорошая, и что с тех пор, как я с ней познакомилась, она не сделала ничего плохого, только помогла?

— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Она — мерзейшая тварь!

— Ты ее не знаешь! Они не обязательно плохие! Как же Мэки?

— Не смей впутывать сюда Мэки! С ним все в порядке. Он вырос в хорошей семье, с хорошими правилами. Он такой, как мы!

И тогда, стоя над своими рассыпанными книгами, Эмма очень тихо сказала:

— Но, может, они тоже такие, как мы?

Мама ответила не сразу. Потом улыбнулась горькой и беспощадной улыбкой.

— Как мы? Скажи мне, пожалуйста, тебе известно, что кто-то из наших друзей и соседей истово поклоняется дьяволу? Может, они воруют детей? Ты хочешь сказать, что прихожане Единой методистской церкви похищают детей, откармливают их, как скот, а потом приносят в жертву невесть кому? Мэки — славный нормальный мальчик, а они — монстры!

Мы все оцепенели. Оброненные книги сдвинулись, поползли друг на друга, потом снова замерли на ковре. У мамы был такой вид, словно ей хотелось зажать рот руками, чтобы не наговорить лишнего.

Внезапно я понял, что будет. Мы все-таки поговорим о мерзостях и ужасах Джентри, о том, как милых, нормальных детей подменяют уродцами. Возможно, мы даже поговорим о том, что я — не настоящий мамин сын, и что малыш по имени Малькольм Дойл давно умер, поскольку существа, живущие под землей, обожают проливать кровь.

Мы были на волосок от большой грязи.

Мама сделала глубокий вдох, стиснула пальцы и сказала:

— Они возвращаются. Это лишь вопрос времени. Они следят за нами и ждут, когда мы на секунду отвернемся, и тогда они придут и заберут все!

— Прекрати называть ее — «они»! Джанис — личность!

Но мама продолжала все тем же мертвым голосом:

— Я знала, что они заберут моих детей, если я дам им хоть малейшую возможность. Я делала все, чтобы это предотвратить, я использовала все чары, все амулеты и обереги. Весь дом был набит колокольчиками, монетами и ножницами, но ничего не помогло. Кто-то забрал ножницы, и тогда они пришли и унесли моего малыша.

Они с Эммой стояли и смотрели друг на друга. А я представил себе дом, полный маминых амулетов и оберегов. И как потом ей пришлось выбросить их, лишь бы я перестал надрываться в колыбельке.

Эмма судорожно вздохнула.

— Да! — выпалила она. — Ну да, это я их взяла! Я взяла ножницы и не вернула их на место — это сделала я! Ты это хочешь услышать? В чем еще я должна признаться? В том, что мне было четыре года, и я была глупой маленькой девочкой?

Комната вдруг стала слишком тесной для нас четверых, хотя я изо всех сил пытался стать незаметным, а Джанис прижалась к книжному шкафу. У мамы тряслись руки, а Эмма была в бешенстве.

Я поразился, поняв, что она до сих пор во всем винит себя.

Конечно, на это были причины — Эмма винила себя за то, что взяла ножницы, что не закричала и не позвала взрослых, когда кто-то влез в окно и забрал ее брата. За то, что не бросилась за помощью даже после того, как все случилось, но всю ночь стояла надо мной, вцепившись ручонками в прутья кроватки. Это были лишь простые причины. Гораздо сложнее было то, что я находился в этой комнате только потому, что Эмма годами улыбалась мне, слушала меня и защищала. Потому что она меня любила. Всем на свете я был обязан только ей.