Подменный князь. Дилогия (СИ)

Ранним утром за мной явился Блуд. Выглядел он совсем плохо: отекшее лицо с набрякшими веками говорило о высоком давлении и о том, что сердце устало справляться с нагрузкой. По своему медицинскому опыту я прекрасно знал, что теперь следует ждать одного из двух: инсульта или инфаркта. Либо сначала не выдержит нагрузки и лопнет сосуд в голове, либо сердечная мышца даст сбой. И я не смогу никак помочь, как не могу и предотвратить неминуемое: ни лекарств, ни аппаратуры у меня не было. А когда я пытался определить уровень давления крови по пульсу и брал боярина за руку, Блуд неизменно смеялся и крутил головой в знак сомнения — он был уверен, что я пытаюсь воздействовать на него колдовскими чарами. А зачем иначе держать за руку?

Медленно, не подгоняя коней, мы съехали с холма к Священной роще. Неподалеку катила свои воды река Итиль-Волга, широкая, плавная, могучая. Будущая великая русская река. Над поверхностью реки и над рощей клубился утренний сырой туман. Мокрый снег и дождь закончились еще ночью, и теперь кругом царила тишина — слышалось лишь чавканье земли под копытами наших лошадей.

Березы в этой роще были похожи на гирлянды. К каждой толстой ветке была привязана сплетенная из гибких веток площадка размером приблизительно метр на полтора. На одном дереве таких площадок могло быть привязано две или три, иногда — четыре. На каждой лежал истлевший или еще разлагающийся труп.

Площадки были такого размера, что человеческое тело не помещалось на них целиком — руки и ноги свисали с боков. Эта Священная роща была эрзянским кладбищем — местом упокоения мертвых. Если, конечно, уместно говорить об упокоении и вообще о покое, имея в виду разложение и гниение мертвых тел на открытом воздухе.

Мы видели такие «кладбища» еще на пути сюда. Тогда Текшонь и объяснил мне, что это такое.

— Можно было бы класть тела просто на землю, — говорил Текшонь. — Нужно ведь, чтобы тела смешались с землей и сами стали землей. Но на земле звери, они растерзают тела и растащат по кускам, а это неправильно. Поэтому лучше всего подвешивать: звери не достанут, а дождь, солнце и ветер сделают свое дело.

Площадки подвешивались таким образом, что могли висеть несколько месяцев. Потом прутья истончались, гнили, и площадка падала на землю, но к этому времени на ней уже оставались только белые вымытые дождем кости скелета и череп.

— Звери не достанут с земли, — сказал тогда Свенельд, выслушав рассказ Текшоня.

— А птицы разве не клюют покойников? Еще как могут исклевать. Сначала глаза, а потом…

— Птицы священны, — возразил муромский посол. — Птицы клюют наши тела, и частички наших душ переходят к ним. Поэтому мы никогда не охотимся на птиц.

Прежде мне только издалека приходилось глядеть на эти своеобразные кладбища — священные рощи эрзянского народа. Теперь же мы с Блудом ехали среди деревьев и вокруг себя слышали поскрипывание веток, которыми были привязаны к веткам площадки с покойниками. Большая часть тел уже истлела и разложилась, но мне все равно казалось, что ноздри ловят трупный запах. Да так, наверное, и было на самом деле…

Тихонько заржала лошадь неподалеку. Овтай и Тюштя поджидали нас чуть в сторонке, возле самой реки. На головах обоих были меховые шапки, по которым стекала влага — с деревьев капало, да и сам воздух был напоен осенней сыростью.

— Мы позвали вас, чтобы попрощаться, — сказал сиплым голосом Тюштя. — Поход наш закончился неудачно, все чуть не погибли. Но я увел свое войско не потому, что предал вас — своих союзников. Просто нужно было спасать воинов, среди них было очень много больных.

— А ты, Овтай? — спросил я муромского князя. — Ты почему ушел от нас? Ведь ты вассал Киева. Почему же ты сбежал вместе с Тюштей? Или ты не дорожишь дружбой киевского князя?

Я впервые разговаривал таким тоном с тех пор, как оказался в роли князя. До этого как-то не решался. А теперь внутри меня словно бы все сложилось, и я действительно ощутил себя киевским владыкой. Задав свой грозный вопрос мрачным голосом, я увидел боковым зрением, как Блуд с уважением покосился в мою сторону. Видимо, он тоже ощутил произошедшую во мне перемену.

— Давайте останемся друзьями, — сказал вдруг Тюштя. — Это я предложил Овтаю следовать за мной. Он твой вассал, киевский князь, тут спору нет. Овтай останется твоим вассалом и впредь, но не сердись на него — Овтай был нужен мне в тот раз. Пусть это будет между мной и тобой, князь Владимир, хорошо?

Голос инязора звучал мирно, успокаивающе. Тюштя явно хотел закончить дело по-хорошему, не допустить ссоры.

Овтай молчал, как молчат испуганные дети, когда старшие разговаривают об их судьбе.

В тот момент я вспомнил слова Блуда о том, что худой мир лучше доброй ссоры и что не следует ссориться с Эрзянь Мастор. Видимо, муромский Овтай — человек совсем еще молодой, неопытный. То, что он находится под влиянием Тюшти, — естественно, ведь они князья родственных народов…

— Овтай — великий воин, — улыбнулся я. — Мы все видели, как он крушит врагов. Пусть Овтай идет с нами в следующий поход.