Подменыш

И вновь намек, да не в бровь, а в глаз. Поставленный на свою епархию всего четыре года назад, Никандр уже успел прославиться, деликатно говоря, несколько неумеренным потреблением медов и вин[167], о чем наглядно свидетельствовал его сизый, весь в тоненьких багровых прожилках нос. Архиепископ закряхтел, открыл было рот, но напоролся на укоризненный взгляд митрополита Макария, не любившего хмельного, и счел за лучшее промолчать.

— Вот и славно, коли вы все со мной заодно, — улыбнулся государь, прекрасно понимая, что если бы дело не было столь растянутым, а заседания не стали, благодаря Висковатому, превращаться в нескончаемую говорю, в которой уже трудно было доискаться сути, то так легко еретики бы не отделались.

К тому же было еще одно обстоятельство. После двух месяцев сидения все порядком устали и норовили хотя бы перед Рождеством разделаться с самым главным из рассматриваемых дел, потому и был вынесен необыкновенно гуманный по тем временам приговор. Уже 22 декабря Башкина доставили в Иосифов Волоколамский монастырь. Согласно все тому же приговору, «да не сеют злобы своея роду человеческому», разослали кого куда и прочих его единомышленников.

А в январе — любой изобретательности рано или поздно приходит конец — исчерпались и все претензии дьяка. Подводя итог обсуждения всего обширного списка Висковатого, собор, по настоянию Макария, поначалу вообще отлучил его от церкви. Как мрачно заметил митрополит:

— Не столь за сомнения и своевольные мудрования о святых иконах, сколь за то, что разглашал свои мудрования посреди многих людей на соблазн православным и оными возмущал народ. Впредь будешь помнить шестьдесят четвертое правило святых отец, установленное на шестом соборе[168], кое гласит, что «не подобает мирянину братии на себя учительское достоинство, но повиноватися преданному от господа чину».

Однако через две недели, когда отлученный царский печатник по совету царя подал «Покаяние», в котором подробно сознавался во всех своих заблуждениях и просил прощения, собор изменил решение. Висковатый отделался трехлетней епитимией. Один год он должен был стоять за церковными дверьми и исповедать свои согрешения всем входящим в церковь, другой год — стоять в церкви, но только для слушания слова божьего, а третий — стоять в церкви, но без права причащения.

Казалось бы, все, можно спокойно вздохнуть и вплотную заняться отцом Артемием, но тут собору челом на дьяка ударили благовещенские священники Сильвестр и Симеон за то, что он, дескать, оговорил их в своем списке, и подали «жалобницы», в которых подробно изложили свое бывшее отношение к Башкину и Артемию, а Сильвестр вдобавок изложил и историю написания новых икон, засвидетельствовав, что все они писаны по древним образцам. Пришлось разбираться еще и с этим.

За это время постоянно отвлекаемому собору удалось откопать всего лишь еще одну вину старца. Дескать, он не полностью покаялся в «убийственных и блудных грехах», не открыв их своему духовнику при поставлении на должность игумена Троицкой лавры. Хотя Артемий и тут пытался оправдаться, даже указывал свидетелей, которые могут подтвердить, что ему, ради ускорения процедуры, сказали их «преступить», то есть обойти, но его уже не слушали, приговорив «за такое недостоинство свое» немедленно лишить старца священного сана и отлучить по церковным правилам.

Тем не менее митрополит завел с царем речь о костре.

Глава 23 ПРИГОВОР

— О том и не заикайся, владыка, — отрезал Иоанн. — Уже сказав это, согрешаешь, а ты ж еще и другого человека на этот грех толкаешь. Я справедливости хочу для Руси, а ты что?

— И я того же, — кивнул Макарий и добавил: — А еще спокойствия.

— Вона как, — усмехнулся Иоанн. — Так ежели по справедливости, то, памятуя о вине старца, сразу тебе поведаю, что по всей державе несколько десятков человек в живых останутся. Прочих же на костер следом за отцом Артемием посылать придется, ибо чуть ли не каждого возьми и вдесятеро, а то и во сто крат больше вин сыщешь, чем у этого старца. И кем я тогда править стану?

— С него спрос особый, ибо он — лицо духовное, — поправил митрополит.

— Все едино — у девяносто девяти мнихов из ста этих грехов куда как больше, нежели у отца Артемия. О том подумай, — посоветовал Иоанн и добавил, недобро усмехаясь: — Лучше бы епископов своих унял, кои у тебя бражники через одного.

Макарий, ничего не сказав, молча повернулся и, вопреки обыкновению, даже не перекрестив государя, тяжелой поступью направился к выходу. И это было хорошо, потому что взбешенный Иоанн тоже не испытывал ни малейшего желания целовать его старческую сухую руку с еле заметными пергаментными коричневыми пятнышками и еще одним, но уже чернильным, на фаланге среднего пальца правой руки.

Однако вопрос о костре митрополит все равно поставил перед собором. Чуял, что надо начинать непременно с него — лишь в этом случае он добьется для старца желанной вечной ссылки в самый отдаленный монастырь.

И он своего добился.