Подменыши

– Джа и Христос сказали нам, чтобы мы не боялись ничего, кроме греха, а в траве нет греха, – ответил Йон, растягивая слова, и добавил: – Меня зовут Йон. Я из Африки. Хотите курить?

– Да, – сказала Серафима, – и причем уже давно.

Они отошли за угол, Йон снял шапку, достал откуда-то из стога курчавых волос пакетик с травой. Свернул самокрутку, передал Белке.

Та с удовольствием затянулась и вручила косяк Эльфу.

– Я вообще-то не курю, – сказал Эльф, – но ради знакомства…

– Сатир тоже обычно мало курит, – заметила Белка, – но когда дело касается травы!..

– Да, Сатир… – согласился Эльф. – Еще бы знать, где он теперь…

Тимофей слепил небольшой, но жесткий, как кулачок, снежок и запустил им в Йона.

– Дядька негр, а вы в снежки играете? – спросил он, глядя, как тот поправляет сбитую набок шапку.

Йон глубоко затянулся самокруткой, посмотрел в пронзительно-голубое небо, кивнул:

– Конечно. Как можно жить в России и не играть со снегом? – сказал он и слепил огромный, размером с голову Тимофея, снежок.

– Ого! – уважительно сказал Тимофей и спрятался за спину Белки.

Йон откусил от слепленного колобка и задумчиво сказал:

– Иногда мне кажется, что в России можно только играть в снежки и думать о смысле жизни. Больше ничего.

– Ну и как, у тебя получается?

– Во всем мире глобальное потопление, то есть потепление. Вот и у вас снег только к концу декабря стал падать. Отец говорил, раньше он в ноябре появлялся. Значит, на снежки времени остается все меньше.

Но пока хватает. С поиском смысла жизни тоже полный порядок. У вас в

России куда ни попадешь – хоть в город, хоть в голое поле, везде такая пустота в воздухе… Пустота, огромная свобода и холод. И кажется, что присутствуешь в конце мировой истории.

– Только не в конце, а в начале. Отсюда и пустота впереди, – заметила Белка.

– Нет, скорее уж действительно в конце, – согласился с Йоном Эльф. -

Был у нас такой философ Константин Леонтьев, он говорил, что русскому народу суждено завершить историю человечества, поскольку он последний из развитых народов несет в себе жизнь.

– Правильный философ, – одобрил Йон. – Но будущее все-таки за Африкой!

– Хорошо там сейчас, наверное, в Африке? – спросил Эльф.

– Там моя родина, мне только там по-настоящему хорошо.

– У нас коньяк есть, выпьешь за Африку? – предложила Белка.

– За Африку я не то что выпью, я умру за нее! – заверил Йон.

Они выпили за Африку, потом за Россию и, в конце концов, окончательно подружились.

– А где ты так хорошо выучился по-русски говорить? – поинтересовалась Белка.

– По разговорнику для глухонемых. – Он засмеялся. – Шутка. Могу рассказать, если интересно.

В России он жил уже три года, учился в “Лумумбарии”. Его отец, Ассаи

Руги, одно время был президентом африканской страны Дого. Он всегда уважал Советский Союз и с детства готовил Йона к учебе в советском вузе. Обучал его русскому языку, заставлял общаться с детьми из советского посольства и читать русскую классику, к которой ученик остался совершенно равнодушен. Единственным, что ему понравилось, были стихи

Гумилева, выпущенные в каком-то французском издательстве, основанном русскими эмигрантами.

– Я даже помню наизусть несколько стихотворений об Африке из этой книги, – похвастался Йон.

Мы рубили лес, мы копали рвы,

Вечерами к нам приходили львы…

– Это “У камина”, – тихо сказала Белка и продолжила вместе с Йоном:

…Но трусливых душ не было средь нас,

Мы стреляли в них, целясь между глаз…

– Изумительно живое и очень тоскливое стихотворение, – сказала она, закончив чтение.

– А чем ты занимался, пока в Африке жил? – спросил Эльф.

– Жил, учился, в гости ходил. – Негр неопределенно пожал широкими, как ствол баобаба, плечами. – Но это ведь все неинтересно, правда?

Интересно было, когда я уходил жить в джунгли. К тем людям, которые никогда не видели городов. Там мне было совсем хорошо. Мы ловили рыбу, охотились на крокодилов, собирали фрукты, били в тамтамы, танцевали. Ели то, что давали нам джунгли. Спали в хижинах, крытых листьями. В сезон дождей по ним целыми днями стучали капли. Под этот звук хорошо спать. В солнечные дни всюду бабочки летали, птицы кричали, обезьяны прыгали… А когда мне надоедало жить в лесу, я уезжал к океану. На мурен охотился, на берегу валялся, волны слушал, курил…

“Белые” уважительно посмотрели на Йона. Его действительно легко было представить и затаившимся в засаде с копьем в мускулистой руке, и плывущим в долбленой лодке по затерянной в джунглях реке, и глядящим в желтые, с узким кошачьим зрачком глаза крокодила, и танцующим под бой тамтамов среди жалящих, как дикие пчелы, искр костра.

Лицо Йона стало задумчивым.

– Как же я соскучился по Африке… Ужасно… Я только сейчас понял.

– Ну ничего, будет лето, поедешь домой. Поживешь, как человек, в лесу под елкой, или что у вас там растет, – подбодрила его Белка.

Йон снял свою цветастую шапку, достал из глубин шевелюры пакетик и стал сворачивать новую самокрутку.

– Некуда мне ехать. Отца свергли четыре года назад. Он отправил меня сюда, а сам перешел на… ну, как это… на нелегальное положение.