Подменыши

Виновница прислонилась к стене и смотрела вдаль, куда до этого долго глядел Сатир. Она молчала. Когда Сатир поднял голову, то увидел, что она улыбается.

— Твою мать! — взорвался он. — У нее шутки! А если бы я не удержал? Сейчас лежали бы рядом, красивые, как две пачки фарша.

— Не лежали бы.

— С чего бы это?

— А я тебе доверяю.

— Какого черта!.. Зачем ты вообще тогда прыгала?

— Доверяй, но проверяй.

— Ну что, теперь все славно? Проверка удалась? Все приборы работают нормально?

— Вполне. Ну не сердись, Сатирчик, а то становишься похожим на поросеночка.

— Да пошла ты!.. — беззлобно и равнодушно махнул он вдруг рукой, поднялся с парапета и вошел в окно.

Посреди комнаты на спине спал Истомин — личность внешне совершенно неприметная и, может быть, наименее выделяющаяся среди всей боевой группы. Небольшого роста, с редкими рыжеватыми волосами, носиком пуговкой, слабый и стесняющийся оказываться в центре внимания, что, однако же не мешало ему иметь довольно четкую жизненную позицию. Например, он совершенно не боялся крови и не считал человеческую жизнь чем-то ценным. «Поскольку все мы состоим из молекул, которые начисто лишены любого, даже самого минимального намека на индивидуальность, то любой человек не более чем определенное сочетание неких стандартных кубиков — молекул. Поскольку количество вариантов сочетаний — величина конечная, значит, ни о какой индивидуальности не может идти и речи. Мы не более индивидуальны, чем шахматные фигуры. Просто одни лучше приспособлены для одних дел, а другие для других. Поэтому надо всего лишь определить, кто к чему склонен, и вперед! Наша жизнь ничего не значит, и наша смерть тоже ничего не значит». Примерно такие вещи он выдавал, когда напивался или когда его просто удавалось разговорить.

Сейчас его правая рука была нелепо поднята вверх, он сжимал и разжимал кулак, как будто бы делал зарядку или приветствовал кого-то не вставая с пола. При этом мирно сопел и временами принимался что-то бормотать. Сатир попытался поднять его, чтобы переложить на диван, но он невнятно забормотал:

— Да… Мне надо срочно умереть за идею…

— Оставь его, пусть отдохнет. Не видишь, человек собирается с духом.

За столом сидели самые крепкие — Ваня Бицепс и Гризли. Они попивали водку и неторопливо разговаривали. Ваня вещал:

— Пошли. Сейчас захватываем мэрию, вывешиваем флаг Советского Союза. У меня есть пистолет, от охраны отобьемся, а там подъедет телевидение. Захватим заложников, потребуем восстановления СССР в границах восемьдесят пятого года и самолет. Выбросимся в тайге с парашютами. Никто не найдет.

— Сильно, — одобрил Сатир.

— О! — обрадовался Бицепс. — Ты с нами?

— В тайгу? Пожалуй.

— Все. Решено. Мы сейчас утрясаем детали и выходим. Присоединяйся.

Саша Гризли осоловело смотрел перед собой, стараясь собрать воедино расползающиеся мысли. По лицу его было видно, что до мэрии он не дойдет, максимум — до кровати. Ваня же, напротив, горячился и был энергичен, несмотря на то, что с трудом сидел на стуле.

— Хорошо, — сказал Сатир и пошел в ванную, в которой подозрительно горел свет.

В заполненной до краев ванной лежал Антон — анархист и помощник какого-то известного фотографа. Его черная мокрая челка сползла на глаза, он спал.

— Тоша, подъем, уж бьют литавры!

— Литавры, кадавры, кентавры, подагра, — забормотал он, балансируя где-то между сном и явью, и подытожил. — Клиника. Я тут поживу у тебя…

— Тоша, затонешь, как «Варяг», не растратив молодости и не узнав, до каких пределов простирается человеческая глупость. Подъем!

— Отвали, пожалуйста. Я в нирване, а неправильный вывод из нирваны — смертный грех.

Сатир вздохнул, не зная, как реагировать на такой аргумент. Решил продолжать попытки, словно ничего не слышал.

— Ну же, ну же! Белка вспотела, помыться надумала, не занимай емкость, — соврал он.

Антон не открывая глаз изобрел новый довод:

— Я же сказал, я в нирване. А неправильное выведение из нирваны чревато недельным запоем.

— Точно?

— Проверял.

— Кто проверял?

— Омар Хайям.

— Сдаюсь, — сказал его мучитель и, засучив рукав, вытащил пробку из ванной. Вода, заурчав побежала куда-то вниз, в подземные неизведанные дали. — Отдыхай.

Он выключил свет. Вышел в комнату, порыскал вокруг в поисках чистого листа бумаги, уронил несколько книг, одну на спящего Истомина, и написал следующую записку: «Эльф! Утром выгони всех потихоньку и без насилия. На работу не устраивайся. Во втором томе «Братьев Карамазовых» найдешь деньги. Я вернусь через очень неопределенное время. Жди и не делай резких движений. Сатиррр». Прочитал написанное, подчеркнул два раза «очень неопределенное». Нашел томик Кастанеды, который перечитывал сейчас Эльф, и вложил в него записку, так чтобы ее край выглядывал меж страниц. Эльф наверняка возьмется за нее сегодня или завтра.

Проделав эти операции, Сатир заглянул на кухню, где вповалку спали сраженные водкой товарищи по борьбе и пьянству. Выглянул в окно. Белка, свесив ножки вниз, сидела на карнизе, похожая на изящного Карлсона в косухе.

— Фимка, пойдем прогуляемся.