Подменыши

Сатир не ответил, переводя взгляд с экрана на экран, пытаясь выловить в звуковой каше то, что относится к происходящему на экране, а зачастую, выхватывая из звукового хаоса какой-нибудь один поток и применяя его к первой попавшейся картинке. Процесс захватил его. Он растворился в обрушившемся информационном потоке. Сатиру всё время казалось, что сейчас ему скажут нечто важное, что если уж не наполнит смыслом всю его жизнь и не сделает счастливым, то хотя бы даст пищу для размышлений, хоть немного заполнит вакуум, образовавшийся после увиденных смертей и уничтожения революционной организации. Ему неожиданно стало интересно всё, что бы он ни показывали, будь то мультфильмы, репортаж о теракте, футбольный матч, переговоры о мире, бомбардировки очередной страны, несогласной с новым мировым порядком, падение цен на нефть, репортаж из Эрмитажа, пеший переход через пустыню, клонирование, компьютерные вирусы, жизнь одноклеточных, заседание «большой семёрки», глубины космоса, грызня олигархов, пирамиды майя, малолетняя проституция… Он разглядывал происходящее, смешивая всё в единый ком, подобный тому, какой получается у детей, когда им надоедает играть в пластилин.

Сатир смотрел телевидение сутки напролёт, засыпая с включенными телевизорами и просыпаясь под их болтовню. Изредка, когда желудок сводило от голода вылезал из ванной, хватал что подворачивалось под руку и тут же ложился обратно, словно боясь, что пропустит самое главное. Спал не более двух-трёх часов в сутки. В кухне всегда были задёрнуты шторы, отчего его кожа после месяца такой жизни приобрела нездоровую бледность. Под ушедшими вглубь глазами залегли бурые синяки. Щеки ввалились. При дыхании в горле раздавалось посвистывание. Голос, некогда громкий и зычный, стал походить на шелест. Белка, глядя на Сатира, чувствовала, как по её спине сыплются ледяные крошки дрожи.

— У нас теперь, как в хорошем замке. Даже своё привидение есть, — жаловалась она Эльфу.

Сатир действительно походил на призрак. Из него словно высосали нутро, оставив только бегающие глаза и высохшее нервное тело. Двигался он торопливо, лихорадочно-бесшумно, если кто-нибудь начинал приставать к нему, реагировал неохотно. Иногда принимался быстро и невнятно говорить о чём-то сам с собой:

— …ровность поверхности образуется, вследствие отсутствия шероховатости. Отсутствие порождает присутствие…

— …мира нет, не было и не будет. Есть лишь горсть праха, которую Господь, играя, пересыпает с ладони на ладонь…

— …такие открылись дали, что сердца рвутся от ужаса…

— …плакать нашим матерям до конца веков, ибо нет радости…

— …наркотики. Ха! А что не наркотик?..

— …течёт, течёт нефть — кормилица. Сладкая, как девушка…

— …ага, доброй вечной ночи! С вами группа «Уроды на бис»…

— …спит президент и жуёт во сне халву власти…

— …и мёртвые при эксгумациях плюют в глаза живым…

— …остывают люди. Одна надежда — глобальное потепление…

— …MTV — воркующая пустота…

— … индоутка — есть тварь прямоходящща и оживлённа…

— …а, между тем, нынче в моде перелом основания черепа…

— …проплывали обломки империй над полями некошеной ржи…

А то вдруг начинал подвывать без мотива:

… Миллиарды лет безжалостной доброты,
Миллиарды лет безжалостной доброты.
Хочется кричать, когда больно, но мы в руках
Миллиардов лет безжалостной доброты…

Ни Эльф, ни Белка, не знали, услышал ли он эти странные фразы и стихи по телевизорам или выдумал сам.

Иногда Сатир начинал какое-нибудь движение и застывал, не доведя его до конца и уставившись в одну точку. То ли прислушиваясь к чему-то неслышимому для остальных, то ли просто впадая в ступор. Такое происходило с ним особенно часто, когда он зажигал спичку, чтобы прикурить. Он глядел на огонь, как загипнотизированный, пока пламя не гасло само собой. Пальцы его были сплошь покрыты ожогами.