Подменыши

Если часто и помногу смотреть на солнце, глаза привыкают, и можно почти совсем не щуриться. После многих дней следования за солнцем, друзья привыкли к его яркому свету, как бедуины привыкают к жаре и песку, а горцы к высоте и чистому воздуху. От морозных ветров, которые неизбежны зимой в ясную погоду, кожа на их лицах обветрилась, губы потрескались. Со временем у них даже появилось одна общая привычка: в минуты задумчивости они обгрызали с губ омертвевшие клочки, и это делало их похожими друг на друга.

Несколько раз они приводили к себе в гости Йона. Когда он впервые увидел лежащего неподвижно, словно труп, Сатира с повязкой на лице, то на секунду окаменел, с лёгкой паникой в глазах посмотрел на Белку.

— А это кто? Он хоть живой?

— Это наш друг Сатир. Он пытается разобраться в жизни.

Йон присмотрелся получше, заметил, что у странной фигуры вздымается грудь и немного успокоился.

— У нас, иногда тоже бывает, что кто-то вдруг теряет себя и не знает, как жить дальше. Тогда шаман засыпает его землёй, чтоб одна голова торчала. Потом накрывает голову плетёной корзиной и оставляет так на несколько дней, а иногда и недель. Подкармливает его немного, травами какими-то окуривает, воду льёт на голову. И человек понемногу приходит в себя. А бывает, даже сам потом становится шаманом. Кстати, давайте его травой окурим, а? У меня есть.

— Не надо, — удержал его Эльф. — Вдруг, это не та трава? Ещё хуже сделаем.

— Как хотите. Только вы его совсем одного не бросайте. А то он может заблудиться и не вернуться обратно.

— Мы не бросаем, — заверила его Белка.

До начала весны жизнь шла неторопливо и немного скучно. А вот когда на московских улицах потянуло влажным будоражащим ветром, когда сосульки на крышах вдруг стали расти не по дням, а по часам, когда в мелких лужицах детскими голосами заверещали купающиеся воробьи, произошло несколько событий, после которых жизнь неудержимо рванула вперёд, словно прорвавшая плотину горная река.

На одну из встреч с Йоном Белка пошла в одиночку. Тимофея с Ленкой она отправила в гости к бабушке Истомина, а Эльфа одолела непробиваемая меланхолия и он, несмотря на все уговоры Серафимы, решил остаться дома. С прогулки Белка вернулась в необычно задумчивом настроении, но никто на это внимания не обратил. Эльф продолжал пребывать в депрессии, а Тимофей сообщил интересные новости:

— Меня баба Валя жить к себе зовёт, — сказал он Белке. — Ну, не одного, конечно, с Ленкой.

— А ты что думаешь по этому поводу?

— Не знаю, мне с вами хорошо. У вас интересно.

— Да, чем-то похоже на зоопарк, — заметила Серафима, снимая куртку и прямо в ботинках проходя в комнату. — Ладно, ты подумай хорошенько, над этим предложением, а потом скажешь нам, что надумал. Идёт?

— Идёт, — согласился Тимофей. — Только мне всё равно с вами нравится. Чего интересного Йон рассказал? — тут же перескочил он. — Как на змей охотиться рассказал?

— На змей-то? — повторила Белка, думая о чём-то своём. — Нет, не рассказал. Ему некогда было. Он быстро ушёл.

Она наклонилась над Эльфом.

— Как Сатир тут себя вёл?

— Тихо. Стоял посреди кухни, шевелил пальцами, смотрел куда-то в землю. То есть в пол.

Белка села на край дивана, чёрные иглы её волос закачались медленно и немного устало.

Когда все уснули, она снова пришла к Сатиру и они до самого рассвета простояли обнявшись.

За окном шумел упругий сырой ветер, сбивал в стога серые облака и тут же раскидывал их. Всю ночь высоко над землёй носились клочья небесного сена. Весна наступала на город. Набухший влагой снег сползал с покатых крыш, опасно нависал над тротуарами рыхлыми белыми языками.

Воздух был пронизан ожиданием. Что-то должно было случиться.

Однажды утром Белка проснулась от слабого прикосновения к своему плечу. Она открыла глаза и пружинисто, будто и не спала вовсе, приподнялась на локтях. На полу возле кровати сгорбившись, бессильно положив руки на колени, сидел Сатир. Из ушей его больше не торчала вата, не было и повязки на глазах. Белка быстро пробежала глазами по его помятой и какой-то высохшей фигуре. Сатир выглядел словно водолаз, поднявшийся из самых гибельных океанских глубин, где провёл во много раз больше времени, чем может выдержать человеческий организм. С бледным лицом и ввалившимися глазами, он приветствовал Серафиму слабой улыбкой.

— Я вернулся… — хрипловато прошептал он. — Вот…

Лицо Белки осветилось радостью. Она смотрела и не могла наглядеться на его всклоченные волосы, на серый, с дырой на плече, свитер, который сидел на нём, как на вешалке, на чёрные пятна глазниц, из глубины которых горели такие же яркие, как и раньше, зелёные уголья глаз.

— Ну, как, ты узнал? — спросила Белка. — Есть смерть?

— Узнал. Нет, — ответил Сатир.

— А что есть?

— Всё есть: жизнь, красота, солнце, море, небо… Одной смерти нет.

— Хорошо, что так оно всё разъяснилось, правда?

— Правда.