Подметный манифест

Суворов, женясь, несколько переменился - возможно, потому, что полагал должным перемениться от неожиданного благополучия. А может - как брякнул князь Волконский Архарову в совершенно приватной беседе, - до сей поры и впрямь не знал амурных радостей, тут же - каждый вечер ждет в постели молодая, цветущая супруга. Так ли, этак ли, стал тише, уже меньше смахивал на мелкого задиристого петушка. Медовый месяц его был воистину месяцем - 18 января в храме Феодора Студита его с Варварой Прозоровской повенчали, а в середине февраля он уж засобирался в армию.

Архаров с некоторой ревностью следил за счастливым Суворовым, хотя сам никогда не помышлял жениться на княжне. Он примеривал мысленно на себя уютный шлафрок женатого человека - ибо сам, как Суворов, засиделся в холостяках, и нужды нет, что он никогда не видывал генерала в шлафроке… Он примеривал на себя уютный семейный быт, которым явственно наслаждался в эти дни Суворов, а кончилось тем, что дважды звал к себе прачку Настасью… чем-то она была похожа на совершенно ему не нужную госпожу Суворову…

Счастья от того не прибавилось.

А вот трудов прибавилось. Москва явственно готовилась колобродить. И прорезалась зависть к тому же Суворову: он-то едет на войну, где все понятно, вон там - враг, а вот тут - наш лагерь, а лазутчиков - по закону военного времени… В Москве же иного злейшего врага и не прищучишь толком, потому что граф или князь, - и поди запрети ему нести чушь, сбивать с толку дворовых людей, а они разнесут по всей улице…

Десятские доставляли столько неимоверных сплетен, что при зачитывании вслух уши вяли. Десятка два самых отчаянных крикунов уже спозналось с нижним подвалом Шварца, но это были именно что крикуны - знали только то, о чем галдит вся Москва, не более. А Архаров чуял - есть заговор. И искал следы, ниточки искал, за которые можно потянуть. Следов же все не находилось…

Почудилось однажды: вот оно, есть! К Архарову привели старовера, совсем дремучего деда, о коем донесли - хвалил-де государя Петра Федоровича принародно. И спервоначалу дед толковал складно - да, ждет явления покойного государя, который-де вовсе не покойный, поскольку тот, воссев на троне, тут же запретит брадобритие, употребление табака и заморские крепкие вина. И объявил, когда именно ждет, приведя этим в смятение всех присутствовавших, но далее понес ахинею - что-де велел писать с себя образа, велел-де всем служить по себе панихиды, но при том предсказывал, что придет хвостатая звезда, означающая нашествие тридесяти языков. На всякий случай деда придержали в верхнем подвале, а архаровцы были отправлены разбираться с его соседями в окрестности Ваганьковского кладбища. Вернулись несколько смущенные - выяснилось, что там поселились уже не просто староверы, а скопцы, и они-то втихомолку почитают покойного государя пророком… мирно почитают, без желания браться за оружие, да и куда им…

- Мать честная, Богородица лесная, - только и смог сказать Архаров. - Их мне тут недоставало…

Тетрадку с пьесой про самозванца Саша тщательно сличил с пьесой в сумароковской книжке и доложил: переписано с ошибками, иные строки пропущены, а в чем смысл возни - неясно. Самозванец в оной пьесе - злодей из злодеев, и вымарывай не вымарывай явные глупости - лучше он от того не сделается. Вся крамола - пока в том, что тетрадка была подобрана на месте драки с негодяями, устроившими покушение на обер-полицмейстера. Но доказать, что именно они обронили, никто бы не мог. А загадочный обездвиженный немец, лишенный речи, все лежал в архаровском особняке и не помирал. Дворня за ним ходила, даже кормить кое-как умудрялись, дед-костоправ, присланный Марфой, как-то шевелил ему шею, но на поправку пока не шло. Матвей мрачно пророчил, что немец так и останется навеки живой колодой с глазами.

Судя по тому, что никто не присылал на Лубянку «явочной» о пропаже родственника, это был человек нездешний - чем и подтверждалась мысль Шварца о голштинцах, застрявших в Санкт-Петербурге, прискакавших в Москву и готовых на пакости.

Архаров и Шварц совместно допросили Кондратия Барыгина, и он показал: Брокдорфа или человека, весьма с ним сходного, видел спозаранку на Знаменке, неподалеку от дома князя Горелова-копыта. Был голштинец одет просто, в коричневый кафтан, поверх него имел епанчу черную, на голове шляпу без плюмажа, под епанчой прятал баул. То ли приехал откуда, то ли уезжал куда - а проследить не было времени, Кондратий спешил на службу. Узнавали на заставах - человека с такой фамилией там не отмечено. Или уехал тайно, или скрывается где-то в Москве, а Москва велика - и давних знакомцев у него тут немало.

- Горелов? - спросил Архаров.

- Господин князь в своих владениях не появлялся, - отвечал Шварц.

- Точно ли?

Шварц задумался.

- Где-то ж он пребывать изволит, не в лесу же скитается.

- А статочно, в столицу укатил. Там у него родня есть - после такого реприманда, каков был наш налет на Кожевники, наилучшее решение - спрятаться за родней.

- И то верно.