С давних времен Архаров усвоил - никого жалеть нельзя. Когда человек понимает, что его жалеют, на пользу ему сие не пойдет. И сейчас он хотел переломить Левушкино возбужденное состояние, погасить, как гасят факел в ведре с водой. Ради его же блага. Слыханное ли дело - чтобы гвардейский подпоручик визжал, как купчиха, у которой кошелек срезали?
- Как?
- Да.
- Ну, как… Ты Гребнева помнишь?
- Семеновца?
Левушка кивнул.
- Так ты рассказывай.
- Да…
Архаров молча смотрел на Левушку - без избыточного сочувствия, просто ждал. Левушка поднял глаза, увидел недвижное крупное лицо, решительно ничего не выражающее, и вздохнул.
- А чего тут рассказывать… Когда государыня дополнительные части в Казань послала, мы с ними увязались - у меня в Заволжье, сам знаешь, что ни деревенька - то родня, у Сапрыкина тоже, царствие ему небесное, у Алеши Гребнева… Господи Иисусе, все ведь пропали…
- Пей, - сказал Архаров. - Меркурий Иванович, тащи еще, рейнского тащи, да покрепче. Так вы отпуска выправили и поехали с армией?
Домоправитель коротко поклонился и вышел.
- Ну да… Матушка меня благословила, плакала - сестрицы у нее… Сам знаешь, самозванец никого не щадит. А у нас в деревеньках кто? Старухи да дети! И старики, что еще при царе Петре воевали! Он и их вешал! Николаша, я видел - виселица, на ней дедушка восьмидесяти лет, под ней - женщины мертвые, велел застрелить… Николаша!…
Левушка опять начал закипать.
- Пей. Пей, дурак, - Архаров плеснул остатки из бутылки в стопку. - Думаешь, ты виноват? Не успел, не уберег? Пей! Жив остался - отомстишь за своих! И сие будет по-божески! Пей!
И сам опрокинул стопку.
- Я думал - успел… Мы четырьмя санями ехали, торопились, все добро побросали… У самой Москвы, Николаша! Менее двадцати верст оставалось, Николаша! В женщин стреляли, в старух… Убирайся к черту со своими утешениями! Должен был спасти, понимаешь? Я - офицер, преображенец, я должен был, должен был…
- Ты девочку спас, а касаемо других - такая, значит, воля Божья, - тихо произнес Архаров, зная, что Левушка слышит, да только разумных слов в душу не допускает.
Но друг посмотрел на него нехорошим взглядом.
- Нет на то Божьей воли! - выкрикнул он. - Завтра же еду к князю! В армию! К Бибикову! Я за все посчитаюсь!
- Меркурий Иванович, еще тащи! - заорал Архаров. - Куда ты, чучела ленивая, запропал?!
Домоправитель вошел, неся за горлышки две бутылки в соломенной оплетке.
- Ваша милость, шли бы вы спать, - сказал он Архарову без всякого почтения. - А я с господином Тучковым побуду.
- Какого черта?! - спросил, ушам своим не веря, Архаров.
Меркурий Иванович поставил бутылки на стол.
- Тут гвардейцу делать нечего. Тут лишь мы, армейцы, вразумить сумеем. Ступайте, Николай Петрович, до рассвета успеете вздремнуть, вон Саша с книжкой ждет…
- Какая, на хрен, книжка?… - пробормотал Архаров, но тем не менее тяжело поднялся. Голову тут же повело по широкой и уходящей вверх дуге. Маркурий же Иванович сел за стол напротив Левушки, смутно понимающего, что творится вокруг, налил себе вина в пустую архаровскую стопку, выпил залпом, помолчал и тихо запел.
Пел он не ахти как - это все признавали. Однако сейчас его негромкий голос был сильнее и богаче прославленных басов и теноров придворной капеллы.
Песня была монотонная, да что уж там - вовсе заунывная была песня. Собственнно, бывшему моряку, дравшемуся со шведами, раненному в славной баталии при Корпо, такого петь бы не полагалось. И Архаров не понимал, как можно дважды и трижды повторять одно и то же: «Молодой матрос корабли снастил, корабли снастил…»
Да и вообще песня среди ночи, песня там, где нужно было строгое мужское слово, - чистейшей воды безумие.
Но Меркурий Иванович, глядя в столешницу, тихо и сосредоточенно пел, а Левушка слушал и, возможно, трезвел. Он посмотрел на певца, губы зашевелились - он стал беззвучно подпевать.
Архаров боком-боком двинулся к двери. Наконец-то он осознал, что тут ему делать нечего.
Дорожный возок подкатил к дому, который, будучи покрашен в две краски, белую и зеленую, смотрел весело и являл этим хмурым утром образ недалекой весны. Краска была еще чиста и свежа - фасад недавно обновляли.
Возок сопровождаем был скромно одетым всадником, без шпор, в коротком полушкбке, на вид лет четырнадцати.
- Тут становись, - велел он кучеру.
Кони встали, с парадного крыльца сбежали два лакея в богатых ливреях, встали перед дверцей, переглянулись - в возке было тихо.
- Спят, поди, - сказал тот, что постарше, и постучал.
Этот стук не то чтобы разбудил женщин в возке - а вывел из из тяжелой дорожной полудремоты. Хотя зимнее время располагало к путешествиям и полозья возков были куда менее беспокойны, чем колеса больших берлин, исправно считавшие на пути все ухабы, но спать по-настоящему было затруднительно. К тому же, их в возок набилось четверо - и ног толком не вытянуть…
- Выходи, сударыня, приехали, - сказала, осознав, что путешествие завершилось, Марья Семеновна и первая полезла из возка. На улице ее приняли лакеи, помогли выкарабкаться - сиденья в возке были низкие, а юбки - широкие и тяжелые.