Подметный манифест

Он даже подумал, что у поручика Тучкова может быть более верное мнение о Вареньке - он человек светский, бывает в петербуржских гостиных, беседует с девицами беспрепятственно и может их сравнивать. Но Левушка наконец уехал в полк, снабженный грамотой от Волконского, подтверждающей, что не дурака валял, но служил Отечеству под непосредственным руководством князя.

Когда бы речь шла не о нем самом, а о неком гипотетическом кавалере тридцати двух лет от роду, помышляющем о девице, он бы, не задумываясь, отправил того кавалера советоваться к Марфе - тем более, сводня была безмерно благодарна за избавление от разлюбезного Ивана Ивановича.

Но речь шла о нем самом - и он менее всего желал, чтобы кто-то догадался об этой внезапной сердечной склонности, совершенно лишней в ту суетливую осень.

Несколько дней спустя Волконский получил из Санкт-Петербурга некий тайный рескрипт, который по исполнении приказания следовало тотчас уничтожить, ни в какие канцелярии не отправляя. Предписывалось: князя Горелова, Брокдорфа и доктора Лилиенштерна под строгим караулом отправить в столицу и передать там в ведение Тайной экспедиции. Вывод у князя и Архарова мог быть лишь один: сии господа слишком много знают об интригах, кои плетутся вокруг наследника-цесаревича. И государыне ни к чему, коли они поднимут шум и начнут пугать следствие тем, что назовут где не надобно его имя.

Судьба графа Ховрина также решилась сим рескриптом. Поскольку он, спасибо Каину, не был замешан в театральном бунте, а улики сыскались лишь косвенные, Мишель Ховрин отделался ссылкой в отцовское имение, куда-то в Заволжье. Архаров отправил объясняться с графским семейством Шварца, которому для такого случая выписал наградные и велел сшить новый мундир, а также приобрести парик подороже, волосяной.

Ни слова о Терезе Виллье он не произнес - да Шварц в этом слове и не нуждался. О том, чтобы француженка ехала с графом в ссылку, не могло быть и речи - старая графиня костьми бы легла, а такого безобразия не допустила. Стало быть, она оставалась в Москве. Необходимость в отъезде вроде бы отпала… а Клаварош присмотрит за ней и, коли что, доложит Шварцу… так будет мудрее всего… и, коли что, можно послать ей тот странствующий мешок с деньгами, что до сих пор засунут в расписное бюро архаровского кабинета, в самый дальний угол…

Наконец семнадцатого августа выпроводили-таки из Москвы графа Панина, а вместе с ним уехал и Суворов. И язвительно шутил князь Волконский, что усмирение бунтовщиков произойдет вовсе без панинского участия, теперь главное - уследить, чтобы граф не исхитрился и не стянул лавровый венец у Михельсона! Незадолго до того, кстати говоря, и прибыли обещанные в начале лета полки, так что Волконский отдал их под команду Панину и выпроводил из города, вздохнув с облегчением: кормить целую армию он не собирался.

После дневных трудов Архаров нанес ему визит, провел полчаса в гостиной с дамами, приютившими в этот вечер госпожу Суворову, сказал кумплиман Елизавете Васильевне - она-де среди трех прекрасных граций сама богиня Венера, но кумплиман вызвал хохот Михайлы Никитича: в гостиной, как на грех, висела картина, изображавшая Венеру в объяиях Марса, а законный супруг Вулкан, выглядывая из-за какой-то каменной стенки, налаживал сеть, чтобы уловить в нее прелюбодеев. Варенька, превосходно знавшая мифологию, вступилась за неловкого галантонщика: он-де имел в виду пышные кружева княгигина платья, из коих она выступала, словно Венера из пены морской.

Предвидя, что девушка попытается с ним уединиться, чтобы поговорить о своем уходе в монастырь, Архаров был весьма осторожен и благополучно сбежал. Наутро он в наилучшем расположении духа отправился на службу, взяв с собой Сашу - тот мог бы наконец вместо чтения французских книжек на сон грядущий рассказать про греческих богов, про того же Марса и Вулкана, кляп им в зубы.

Когда экипаж остановился, Саша выскочил из кареты первым, Архаров выбрался следом, продолжая задавать вопросы, но вдруг слово замерло у него на языке, а глаза полезли на лоб.

- Мать честная, Богородица лесная! - воскликнул Архаров. - Сашка, глянь! Это что еще за дивное явление?

У дверей Рязанского подворья, понурившись, стоял Устин. Не в рясе, не в клобуке, а в старом своем кафтане, измаранном чернилами. Войти не решался. Стоял, что любопытно, в одиночестве, хотя обычно у крыльца кто-нибудь из архаровцев да обретался.

Следовало, возможно, похвалить его за доношение о подметных манифестах, но Архаров был не мастер хвалить - полагал, что коли кого негромко обзовет дуралеем, не дав при сем подзатыльника, так это и есть выражение благосклонности.

- Приплелся! - продолжал Архаров. - Проповедь читать станешь? Или Шварцу подвалы святить, дабы нечисть не завелась?

Устин молчал.

- Николай Петрович, простите его, - подал голос Саша. - Видите же - служить хочет. Вернулся!…

- А при чем тут мы? Он удрал Господу служить, - сказал Архаров. - Тут я протестовать не смею. А одной задницей на двух стульях сидеть - и грешно, и смешно.