Подмосковная ночь

– Жена инженера? А она живьем рисовала, или как?

– Ты хочешь сказать, с натуры? Насколько мне известно, да, а что?

– Просто мне интересно. На картине сзади окно, и видно здешний сад. Откуда она тут взяла ананас?

– Так его в оранжерее вырастить можно. По-моему, Лидия Константиновна говорила, что им какой-то князь присылал ананасы из своей оранжереи.

– Ну и зачем ты мне тут твердил, что ананас только на юге бывает, когда его в оранжерее выращивают? – рассердился Опалин.

Киселев стоял, пряча улыбку; но Иван все равно заметил ее и надулся.

– Так бы и сказал: овощ из оранжереи, – добавил он упрямо.

– Фрукт.

– Какая разница?

Платон Аркадьевич очень хотел возразить, что разница есть, и существенная, но вовремя заметил, что Опалин снова начинает злиться, и решил лишний раз не выводить его из себя.

– Он хоть съедобный? – подозрительно спросил Иван.

– Я не пробовал. Лидия Константиновна говорит, что да.

– Тяжко с вами, – пробурчал Опалин. – Ананасы, призраки… Селькора, вон, в соседней деревне убили… Комиссарша… Доктор-морфинист…

– Слушай, не приплетай сюда Дмитрия Михайловича, – буркнул учитель, не удержавшись. – Когда шла гражданская война, его тут не было. Он очень переживал, когда его бросила жена. У него была бессонница, и он начал употреблять морфий, а потом не смог остановиться… И при чем тут селькор?

– При том, что у вас все не такое, каким кажется. Селькора убили из-за бабы, а потом выясняется, что не из-за бабы… Комсомольцы вон, приехали из города, и уже начали верить в призраков… С ума тут с вами сойдешь.

«Не очень-то ты похож на сумасшедшего», – подумал, однако, Платон Аркадьевич, всмотревшись в лицо собеседника. Но сказал только:

– Ты ужинать будешь?

– Ну… – Иван подумал, почесал щеку. – Буду.

Оставив его, учитель вышел и направился в сад.

– Вы не ссорились? – с тревогой спросила Лидия Константиновна.

– Нет.

– А… а… О чем говорили?

– Он меня спрашивал, что изображено на картине, которую вы повесили ему в комнату. Говорил я, надо было что-нибудь революционное… Il devrait avoir dix-sept ans, et parfois il me fait peur[1], – добавил с отвращением Платон Аркадьевич, переходя на французский язык. – Il ne connaît ni Sherlock Holmes ni ananas, c'est formidable! Je commence à regretter l'absence de cet animal de son camarade. Après tout il n'était pas si mal que celui-là…[2]

– Parlons Russe[3], – попросила Лидия Константиновна с умоляющим видом.

– Je ne veux pas qu'il puisse nous comprendre. Mais comme vous voulez, mademoiselle…[4] Вон идет Алексей. Опять, наверное, нет сена для лошади. Или ему опять надо отлучиться за выпивкой…

– Перестаньте, он пьет гораздо меньше, чем вы думаете, – уже сердито сказала Лидия Константиновна. – И работает за троих. А что он не хочет лишний раз подходить к дому – я не могу его винить. – И уже тише она добавила: – Я с ужасом думаю, что будет в сентябре… Если призрак не успокоится, родители не захотят отпускать детей в школу. Комсомольцам проще – вон, перенесли заседания ячейки в избу-читальню…

Сторож довел до сведения учителей, что он заметил в саду кротовью нору, но крота не обнаружил, за кротом можно долго гоняться, и вообще он тот еще вредитель. Свешников добавил, что ему нужна собака, чтобы охранять территорию должным образом, и напомнил, что уже говорил об этом.

– Голубчик, я не разбираюсь в собаках, – сказала Лидия Константиновна, которую все беседы подобного рода только утомляли. – Почему бы вам не взять у кого-нибудь щенка и не выучить его?

– Думаете, кто попало может быть сторожевой собакой? – хмуро ответил сторож. – Если бы у вас вдруг завелись лишние деньги…

– Ты же знаешь, что денег нет, – вмешался Платон Аркадьевич.

– И не будет? – осведомился Свешников тоном, который учителю не понравился.

– Это зависит не от нас, – сказал он. – И потом, зачем тебе собака? Мужики ночью ни за какие коврижки к этому дому не подойдут.

– С собакой спокойнее, – серьезно ответил сторож. – А крота я, конечно, поймаю. Только долго его придется ловить-то.

Ужинать собирались под кленом, но стал накрапывать дождь, и трапезу перенесли в столовую. Потом Опалин попросил у Лидии Константиновны бумаги и чернил, ушел к себе, зажег электричество и сел за стол с мыслью написать отчет, но эта идея так и осталась неосуществленной. В конце концов он прикрыл чистую бумагу газетой и отправился на чердак – забирать оттуда телескоп.

Стараясь не шуметь, он перетащил громоздкий прибор к себе и заодно отметил, что газета, под которой находились чистые листы, лежит немного иначе.

– Вот же ж… – сказал Опалин, обращаясь, по-видимому, исключительно к висящему на стене натюрморту.