Поднебесный Экспресс

– Он остался к Эдде довольно равнодушным, хотя она, судя по всему, оказывала ему некоторые знаки внимания. Думаю, Гастингс просто боялся Чжана. Мало ли что тот подсыпет в виски.

– Удивительно. И что с ним дальше было?

– Пока не дочитал. Остановился на середине тридцатых, Гастингс в Лондоне, просится назад в разведку.

– Можно взглянуть на обложку? Сфотографирую, а когда включат Интернет – если включат когда-нибудь, – закажу по Амазону себе домой, приеду, а книга уже ждет меня. Мелкие радости онлайн-ада.

– Зачем? Я вам ее отдам в конце поездки! Дочитаю – и уже даже напишу рецензию, так что еще пара недель, и она ваша.

– Спасибо! Тогда теперь я закажу выпить. Опять бренди?

– Да, пожалуйста. Водка с соком довольно опасна, да и сок здесь ужасный.

Мы сидим за моим столом, накрытом зеленой скатертью. На столе – желтый круг от лампы с опаловым абажуром. Лампы стоят на всех столах нашего ряда, ряд слева темен, будто там объявили траур по покойным пассажирам, успевшим несколько раз вкусить пищи за вот этим и вот этим местом, а после покинуть Поднебесный Экспресс Жизни навсегда. Но буфет освещен, как обычно, сейчас он действительно выглядит, будто океанский лайнер былых времен, огромный, очертания его угадываются лишь по иллюминации, а вокруг – глубокая атлантическая или тихоокеанская мгла. На капитанском мостике – официант с асимметричными морщинками, второй, поставив перед нами напитки, убрав пустые бокалы, куда-то исчез. А нет, вот он появился с пылесосом и начинает уборку. Мы со Стивом делаем вид, что не замечаем этого – уходить не хочется. Завтра наверняка будет странный день.

– Что же вы будете делать?

– В каком смысле?

– Ну с Чжэн, со всеми этими хлопотами, формальностями, объяснениями…

– Ничего. Ничего не буду делать. Даже если бы и хотел, ничего не смог бы сделать – меня же вышвыривают отсюда. Чжэн отправят домой, к счастью, у нее нет родителей, только старший брат. Он все устроит. А я… а я… а я… ну, я, как и собирался, в Англию. Ничего, собственно, и не остается больше. Отправлюсь доживать в свой Оксфордшир.

– Стив, а вы до того видели ее приступы?

– Да, бывали. Но не такие сильные. Вообще я отчего-то был уверен, что от этого не умирают. Теперь буду знать, но вот это знание мне уже ни к чему. Приступы были, она иногда хваталась за горло, на мой вкус несколько мелодраматически, но видите – мелодрама стала драмой. Остался мелос. Но он не утешает, как я сказал, ни Шуберт, ни Малер.

– А что случилось за тем ужином?

– Каким ужином?

– Простите, обедом. Провел год в Китае и перенял местные привычки. То, что вечером, то обед, конечно! Так что случилось, Чжэн что-то не то заказала? Или принесли другое?

– В том-то и дело, что я не смог понять тогда, да и сейчас не понимаю. Они говорили на китайском. У Чжэн был довольно тяжелый характер, неровный, иногда она набрасывалась на людей по пустякам, в общем-то, довольно стервозно. Я решил тогда, за обедом, что это тот самый случай. Китайское блюдо, даже не помню какое, Чжэн показывала в меню, потом в тарелку и напористо что-то такое говорила официанту. Его реакция была удивительная – это я запомнил как раз. Официант стоял совершенно бесстрастный и спокойно вставлял короткие фразы. Обычно люди заводятся, когда сталкиваются с таким – а Чжэн нет, она была напористой, но не заводилась и даже не кричала. Потом они обменялись короткими репликами, Чжэн села за стол, официант ушел. Самое загадочное вот что: она спокойно доела блюдо, по поводу которого возмущалась. Потом сказала, что неважно себя чувствует, и ушла в купе. Вот и все. Потом не хотел беспокоить, так что даже не стал заходить перед сном. Раньше такое тоже бывало, она исчезала, приступ аллергии или еще что-нибудь, а потом она писала в чате, мол, все ОК, стало лучше. Да, но здесь нет Интернета, послания не получил.

– Печально.

– Да. Но интересно, еще часов в одиннадцать она была жива. Смотрела фильм, наверное, – я слышал из купе голоса.

– Странно, лэптопа на столике не было, неужели аккуратно убрала перед тем, как уснуть?

– Я тоже подумал. Хотя столик маленький, и эта ужасная коробка занимала половину его.

– Кстати, а что это такое? На удивление отвратительная вещь, особенно странно для Чжэн, она… она… кажется, она была человеком стиля.

– О, мы как-то даже поссорились из-за коробки. Я умолял Чжэн выкинуть эту гадость, но она ни в какую. Говорила, мол, это память. Привезла из Америки, она там училась. Причем коробка всегда была полупустая – украшения, совсем немного, другие мелочи. Чжэн утверждала, что это часть ее идентичности. А я ей: «Микки Маус – это тоже часть твоей идентичности? А общая вульгарность?» – «Да-да, – отвечала и смеялась: – Я злобная, неуязвимая, вульгарная и стремительная, как Микки-Маус». Вообще, да, доброй ее назвать было сложно. Медлительной тоже. Вульгарной… нет, наверное, по крайней мере внешне, нет. Но, как сказал бы один мой покойный нынче друг, у нее бывали вульгарные мысли. Мда. Питер, мы сплетничаем о покойных. Вот это и есть самое вульгарное.