«Ни одно восстание рабов на Юге, ни даже объединенное восстание рабов во всех штатах от Потомака до Мексиканского залива и Рио Гранде не пробудило бы стольких, не стало бы таким потрясением, как рейд свободного белого Джона Брауна.
…Он и его сподвижники, люди, лично в этом не заинтересованные, объявили войну рабству, рискуя своими жизнями… Вот что привлекло внимание тысяч, которые едва заметили бы негритянское восстание. И разбуженные тысячи теперь задают вопрос: какова же система, вызвавшая этот рейд, в чем смысл того дела, за которое эти храбрые и честные люди готовы отдать жизни?
…Что казнят на виду у всех людей? Виргинцы казнят не Джона Брауна, а Рабство».
«Харперс-Ферри — акция безумцев, несчастных фанатиков, завороженных какими-то дикими, сумасшедшими идеями, непрактичными, глупыми и позорными».
«Юг сильно выиграл бы в глазах всего мира, если бы продемонстрировал, что дух плантатора Легри, забившего насмерть дядю Тома, вовсе не характерен для нашего народа. Если мы уверены, что наши учреждения справедливы и гуманны, мы можем позволить себе проявить великодушие и к заклятому врагу, к самому Варраве!»
Да, ему не спасти своей жизни. Но ведь он шел Харперс-Ферри не для того, чтобы спасать жизнь. Зато он установил высокую, едва ли не самую высокую, цену свободы. Свободы других людей — людей черной расы.
Когда солдаты вели его из суда в тюрьму, толпа на улице была тише, чем в первые дни: знали, что он уже приговорен. Один только выкрик: «Иди в ад, проклятый!», но другие зашикали.
А в первые дни крики возмущения не умолкали, слышны были и женские визгливые голоса: «Линчевать!» Значит, настроение изменилось даже здесь, на Юге. Нет, жертвы были не напрасны.
Браун глядел на медленно оплывавшую свечу. Стивенс задремал и тихо постанывал. Лекарь удивлялся, как Стивенс, потеряв столько крови, мог выжить. Он ни разу не пожаловался, во сне иногда стонет. Настоящий мужчина, воин, верный товарищ. Опять они рядом. Вместе воевали в Канзасе, вместе готовили рейд в Харперс-Ферри. Только осудили пока его одного. Стивенса будут судить после. Жаль, конечно, что он не благочестив. Но такому должна проститься скудость веры за щедрость подвига.
«В пятницу, второго декабря», а сегодня — второе ноября. Жить еще ровно месяц. Всего только месяц. Нет, целый месяц. Тридцать дней, семьсот двадцать часов. Жить здесь, в камере, на этой земле.
Из дневника
«Этот поступок Брауна, столь поразительный, столь противоречивый, который столь трудно понять многим и многим, даст толчок делу свободы и гуманности, что бы ни произошло с жертвами и как бы ни орали в южных штатах… Надо, чтобы на Севере хватило мужества и отчаянной предприимчивости спасти, просто украсть Брауна!»
«…Браун… явно сумасшедший; но от безумия такого рода единственно верное лекарство — пристрелить или повесить… Его банда состоит, вероятно, из таких же безумцев, во всяком случае людей ущербных…»