Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

Другие белые, напротив, бросались ему в объятия, начинали говорить о том, как страстно они любят негров, именно негров. Фредерику становилось даже неприятно, когда пусть искренне, но назойливо хвалили, восхищались, говорили об особой одаренности негров, о том, как прекрасно они поют, танцуют, как вкусно негритянки готовят, подчас же, после выпивки, наедине, какие негритянки удивительные любовницы… И почти никто из тех белых, кто окружал Дугласа, не говорил о недостатках негров — вдруг он обидится.

Браун заговорил о знакомых неграх.

— Гарнета я люблю, а Томас мне не правится, хитрый, себе на уме.

Заспорили. Фредерик был противником Гарнета на негритянском съезде. В ответ на призыв Гарнета к восстанию (тот самый, что напечатал Браун) Дуглас возражал, утверждая, что стихийные мятежи неизбежно кончаются страшными разгромами. Большинство участников съезда тогда поддержали Дугласа.

Браун спорил с Дугласом, но при этом Дуглас с удовольствием, с удивлением чувствовал, что собеседник вовсе не думает, что разговаривает с негром о негре. Он говорит с товарищем, с равным, соглашается ли, возражает ли. Никакой стенки, заранее выстроенной.

Дуглас смотрит на Джона-младшего, и приходит ему в голову смешной вопрос: а если бы этот парень влюбился в мою дочку, согласился бы Браун на такой брак? И сам себе отвечает: Брауну все равно, какого цвета кожа, а что касается будущей невесты сына, ему важнее было бы, какая она и как она относится к рабству. (Именно об этом спросил Браун Генри Томпсона, который стал мужем его старшей дочери Рут.)

Браун показал Дугласу наброски своей статьи «Ошибки Самбо», написанной от первого лица, от имени негра. И Фредерика ничуть не задело слово «Самбо» — та презрительная кличка, с которой белые расисты обращались к неграм. Не задело потому, что Браун говорил то и так, что и как мог сказать сам Дуглас. Ведь это верно, что у его родного негритянского народа немало дурного. И от этого надо освобождаться, не только от плантаторского кнута. Да и само рабство не сбросишь, если не сбросишь приспособленчество, лень, равнодушие, трусость…

Браун спрашивает, гость рассказывает. Как хозяйка научила алфавиту. Как сам учился писать на заборах. Как били. Однажды впервые дал сдачи. Писал, уже на бумаге, украдкой, страшно было — прятать надо было эти листы, вдруг хозяин найдет.

— Даже вам, Браун, детям вашим я не могу объяснить, что это значило для меня, ведь вас просто научили писать и читать, никто этого не запрещал. А мне хотелось читать, меня тянуло к книге. Потому, едва сам научился, попытался в воскресной школе после проповеди учить других. Донесли. И к нашей хижине по приказу хозяина подошла толпа: «Не надо нам тут нового Пата Тернера!»

Браун рассказал о своей неудачной попытке устроить школу для негритянских детей, но, конечно, это не одно и то же, испытания Брауна не на своей шкуре, не на шкуре своих детей.

На те пятьдесят центов, которые Дуглас уже на свободе заработал чисткой ботинок, он купил первую собственную книгу — школьную хрестоматию «Колумбийский оратор», сборник стихов о борцах за свободу в разных странах.

Много позже Браун узнал, что и фамилию «Дуглас» Фредерик взял из поэмы Вальтера Скотта «Дева озера», сам-то он так и не прочитал ни этой, ни других книг прославленного шотландца.

— Грамотному мне, конечно, стало легче, но в чем-то и труднее. Только тогда до меня начало доходить: я — раб. Раньше как заведенный: работа, сон, еда, еда, сон, работа. А голову чуть поднял, тут-то боль настоящая и подступила. Тут я и спросил себя: какая разница между мною и лошадью?

— «Познание приумножает скорбь» — так сказано.

На каждый случай у Брауна цитата из Библии. А Дуглас не то что неверующий, но о боге думает мало, совсем мало.

Когда раньше к Браунам попадали беглые рабы, раздавались отрывистые слова, вздохи, восклицания. А чаще — угнетенное, затравленное молчание.

Сейчас — по иному. Сейчас он словно сам там, на плантации. И хозяина видит с занесенной плеткой, и девятнадцатилетнего юношу, который решил: «Нет. Больше не хочу, не могу». Он видит потому, что перед ним — талантливый рассказчик. Отбор слов, интонация, мимика, жесты — все точно.

Не в первый раз Дуглас рассказывает, но каждый раз — по-другому. Слушатели ведь разные.

Рассказывает о своей поездке в Англию, где он встречался с членами парламента, с известными деятелями литературы и искусства. Англичане и выкупили Фредерика из рабства.

— Молодцы. Хорошо, конечно, но остальные-то как? Три миллиона негров? Их никто не знает, их никто не выкупит. Их бьют и убивают втихомолку.

— Когда меня выкупили, я поклялся: никогда не забуду о плантации.

Дуглас хочет понравиться Брауну. Он говорит гораздо больше, чем хозяин, но ощущает, какой значительный перед ним человек. Быстро находят, что их объединяет, — оба рано потеряли матерей, оба не забыли детского горя, у обоих настолько оно живо, что вот при первом же знакомстве рождается братство — братство сирот.