Поднимая знамя (СИ)

Мастер, старик по меркам шиноби, но ещё вполне себе мужчина по меркам обычных людей, сидел на крыльце своего дома и смолил самокруткой. Отвратительный запах горящего табака, который так любил этот уважаемый человек из главной ветви, заставил Коджиро поморщится. Приземлившись на землю перед старцем, шиноби даже не поздоровавшись, сразу же перешел к делу:

– Что произошло два года назад, когда ты ставил печать на Ашшу? – Мастер глубоко вдохнул дым, блаженно прикрыв глаза. Выдохнул через нос. Открыл глаза, вперив мутный взгляд в брезгливо поморщившегося Коджиро и глухо рассмеялся, правда, тут же закашлявшись.

– Да ничего такого. Ко мне привели сирот тогда… – Взгляд без зрачка ещё сильнее затуманился, но, на этот раз мастер нахмурился, видимо, вспоминая что-то не очень приятное. Небольшое помещение, в которое заводили детей и сажали на лавку, зовя одного за другим к ширме, скрывающей кушетку и столик, на которой была разложена специальная чакропроводящая краска и кисти. Старик прекрасно помнил поименно всех тех детей, коим нарисовал на лбу “Птицу в клетке”. Помнил их взгляды: полные боли или слез, удивленные, недоуменные, облегченные. Не все понимали, что для них означает это клеймо. Некоторые радовались, что это так безболезненно, совсем не задумываясь о том, что ждет их в дальнейшем. Единственным ребенком, чей взгляд мастер, никогда не жалующийся на память, помнил так четко и ясно, будто видел его вчера, была Ашшу. Воспоминания о случившемся часто приходили старику в кошмарах, как и лица всех тех, кому он поставил печать. Идеальная память не всегда хороша… – Поседевшая при рождении девочка. Необычно, правда? Она не волновалась и не нервничала, словно не понимая, что её ждет. С совершенно равнодушным лицом и пустым взглядом она легла на кушетку. – Рассказывал начало своего самого частого кошмара старик, нервно крутя в пальцах недокуренную самокрутку. Этим пальцами он держа кисть, макал её кончик в зеленую краску, пропуская через неё чакру, вырисовывал печать на бледном лбу пепельноволосой малышки, которая прикрыла глаза и казалось, будто уснула на этой кушетке. И вот, когда рисунок был напитан чакрой, девочка внезапно распахивает свои глаза, в которых отражается просто море боли. Её выгибает дугой на кушетке. Она скребет бледными напряженными пальцами, цепляется за край кушетки и не может кричать, выдавая лишь какие-то полустоны. Тело её то сводит судорога, то её всю трясет. Она сначала беззвучно, потом совсем тихо шепчет что-то непонятное, будто тронулась умом от боли, и смотрит в потолок медленно темнеющими глазами. А когда всё неожиданно прошло, устало садится на кушетку, смотря в никуда взором серо-дымчатых глаз, из которых продолжают обильно течь по бледным щечкам слезы.

Старик почувствовал, как прогоревшая самокрутка обожгла кончики пальцев и разомкнул их, роняя остатки своей сигареты на пыльную земли. Он вынырнул из ночного кошмара, вновь оказавшись на крыльце своего дома, в квартале своего клана. Клана, творящего такие ужасные вещи с детьми. С силой вдохнув воздух и вновь закашлявшись, мастер заметил ждущего дальнейшего рассказа Коджиро. С силой провел руками по лицу, отгоняя все свои страхи, и продолжил непринужденным тоном:

– Ашшу было плохо от печати, но она справилась. Я тогда попросил её обратиться к сопровождающему и сообщить ему, что я направил девочку к ирьенину. Что было дальше, я не знаю. – Передернув плечами, соврал старик. Он знал. Прекрасно знал, что ни у какого ирьенина девочка не была. Знал, что никому о случившемся не сказала и вела себя так, словно вообще ничего не произошло. Обладая этими знаниями, мастер фуиндзюцу, коим его считали в клане, продолжал мучиться ночными кошмарами, коря себя за всё, что совершил, и за то, чего не совершал. Почему он тогда не проводил девочку к ирьенину единолично? Ведь она была последней из детей того года, кому он поставил печать. Почему сам не сказал одному из сопровождающих детей шиноби о том, чтобы он отвел Ашшу к клановому ирьенину? Почему?! Ведь малышка, наверное, все еще отходила от болезненной печати и совсем не соображала, действуя на автомате…

Мастер поднял голову и встретился взглядом с Коджиро. Такой незамутненной ненависти и крайнего презрения старик не видел ещё никогда. Даже от тех, кому поставил печать, тем самым, можно сказать, сломав жизнь и перечеркнув будущее. Не такому уж и бедному старику даже стало плохо: прихватило сердце. Все эти переживания и кошмары не для старого шиноби, сумевшего пережить многих “коллег” и стать этакой элитой в главной ветви клана. Мужчина похлопал по карманам своего летнего хаори, нашел там самокрутку и коробок спичек. Снова закурив, блаженно прикрыл глаза. Этот табак обладал прекрасным свойством… затуманивал сознание, заставляя ночные кошмары отступать на время.