Подноготная любви

Была ли Маша счастлива? А может ли быть счастливой женщина не просто авторитарная, но способ существования которой — принимать облик того, рядом с кем она оказалась? Мало того, находясь в зависимости от мужа, она не смогла компенсироваться во властолюбии на своих детях: ни одна из её беременностей не привела к рождению ребёнка. Умерла Мария Львовна рано — в 35 лет. Что и говорить, преступен тот отец, который позволяет себе рожать дочерей от женщин, подобных Софье Андреевне.

А ведь как невинно всё начиналось! Всего лишь с восторга перед чистой-чистой невестой Сонечкой! В которую столь многие восторженно влюблялись. А что это за излюбленное в народе чувство — восторг?

Скажите, а что могут так любить некрофилы — яркие и жухлые? Восторг — то состояние, в которое некрофилы впадают перед другими некрофилами: актёрами, императорами и прочими танеевами. Это — предсмертное состояние! Естественно, достигается восторг не только с помощью химикатов наркотического действия, как то практикуют малочувствительные говнюки, но и психоэнергетически. Но каковы бы ни были приёмы, желанное для обывателя состояние — предсмертное. А какое другое состояние может быть излюбленным у некрофилов?!!

Индивиды иерархо-магического мышления, которые всеми правдами и неправдами добиваются признания оправданности своего присутствия при агониях как можно большего числа сограждан, — врачи-реаниматоры, священники — для деструктурирования своей защитной логической оболочки и, как следствие, увеличения её проницаемости для некрополя, для усиления своего анального удовольствия (кайф, восторг) рядом с агонизирующими, придумали хитрый психологический приём: неизбежное для умирающего состояние восторга они определяют не как естественный этап отмирания организма, а перетолковывают примерно так: восторг — это высшее насладительное состояние, самое прекрасное из всех возможных, которое появляется в том числе и перед смертью, потому что труп видит тот свет, который прекрасен, им и восторгается. А раз так, то восторгайтесь, восторгайтесь, обыватели, и при вашей якобы жизни. Нам ваш восторг в удовольствие. Как при агонии вам подобных.

Послушно восторгался перед Софьей Андреевной и Лев Николаевич. И ладно он был бы как все, но ведь это был человек, который хоть лишь и к концу жизни, но понял, что недостижение женщиной интеллектуального уровня мужа, в частности, Софьей Андреевной — его, Льва Николаевича, — вовсе не следствие половых, генетических или социальных причин, а следствие всего лишь нравственного выбора. И чем ближе к концу жизни был Лев Николаевич, тем отчётливей он это начинал понимать — и высказывать. Но явно генитальная мысль эта, как можно судить по публикуемой о семействе Толстых литературе, совершенно недоступна тысячам исследователей, развлекающимся или зарабатывающим на творчестве непонятого гения.

Так что, начиналось всё у Льва Николаевича, как и у многих, мило: с восторгов. А закончилось тоже гнусно: судьбами дочерей — такими же, как и у многих.

Но и брачные судьбы сыновей лёгкого чувства не вызывают. К примеру, можно рассказать об Илье Толстом. Его последняя жена Надя была теософкой, корыстной и вульгарной. Наученная каким-то индусом, она своего болеющего мужа заставляла следовать вегетарианской диете (полноценной ли?), из которой были исключены даже яйца, жиры и соль. Она готовила отвратительные настои из экзотических трав и заставляла мужа их пить. Сама же принципиально питалась молоком, апельсинами и не брезговала ни индейкой, ни рыбой. Она всё время пилила своего мужа, рассуждала о возвышенности своей души, а в комнатах было невообразимо грязно. Эта Надя, несмотря на близость смерти мужа, уехала в Нью-Йорк, оставив Илью на руках у Александры Львовны.

Вот как описывает его смерть врач-реаниматор Сергей Михайлович Толстой (опираясь на записи своей тёти Александры Львовны):

«…Предчувствуя его конец, Саша вошла в его комнату, зажгла лампу в изголовье и стала читать молитвы. Он стонал, в груди клокотало. Вдруг он коснулся иссохшей рукой лба, потом его рука опустилась на грудь. Сестра закончила за него знамение креста. Он широко раскрыл свои большие, глубокие, синие глаза. На лице его выразилось такое удивление, такой восторг, казалось, он увидел что-то такое, что было недоступно простым людям». (С. М. Толстой. «Дети Толстого».)