Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья!

Раздается смех, но Гольдштейн немедленно переходит к совершенно серьезному описанию различных шагов, ведущих к «непреложной свободе разума, полному избавлению от желаний без следа». Это описание похоже на самую хитроумную видеоигру.

Все начинается, когда медитирующий становится предельно сосредоточен и когда он может держать в поле зрения по-настоящему огромное число объектов. Это как мои образы спинаптицаколено, только чудовищных размеров. Ты видишь, как быстро меняются объекты, и ничто не кажется тебе стабильным. Якобы плавное движение на экране распадается на 24 кадра в секунду. Вселенная становится громадой причин и условий.

С этого момента, как рассказывает Гольдштейн, на пути появляются моменты ужаса, великого блаженства, падения, ловушки и обходные пути. В конце концов человек приходит к настоящей цели буддистской медитации: пониманию того, что личность, которую мы принимаем за основу нашей жизни, является лишь иллюзией. Настоящие суперспособности заключаются не только в усмирении эго, но и в понимании того, что эго вообще не существует. Закрой глаза и посмотри на него, и ты не найдешь никакого осязаемого «я». Так что в моем примере спинаптицаколено, на более продвинутом уровне я сумел бы увидеть, что не только реальность не является такой цельной, какой кажется. Это же касается и того «я», которое на нее смотрит. «Когда крепкая и устойчивая точка отсчета, называемая личностью, сдвинута, – говорит Гольдштейн из передней части зала, – это Ниббана». Иллюзия существования этой точки, согласно буддизму, – и есть источник наших негативных эмоций, таких как жадность, ненависть и сомнение относительно «природы реальности», ведь мы являемся чем-то большим, чем собственное эго, частью чего-то целого. Как только «я» представляется нереальным, эти эмоции выходят из разума и медитирующий становится «совершенным».

Звучит круто, думаю я, но когда он заканчивает, я понимаю, что он так и не ответил на некоторые из важных для меня вопросов. Если просветление – такая редкая и сложная штука, зачем вообще пытаться? А просветлен ли сам Гольдштейн? Если нет, то на чем основывается его собственная вера в это? Как выглядят просветленные существа? Нирвана/Ниббана – это магическое состояние? Или место? Если я откажусь от личности, вернусь ли я потом к своей обычной жизни или мне больше не придется надевать штаны по утрам?

Буддисты очевидно сделали практичную и хорошо работающую систему, которая обезоруживат голос в голове. Но вершина этого учения – обещание магического перевоплощения – кажется мне слишком умилительной. Ладно, я верю, что в ненадежном и изменчивом мире ничто не подарит мне постоянного счастья. Но тогда как же с этой задачей должно справиться просветление, которого почти никто не может достичь?

Когда занятие заканчивается, в каком-то маленьком бунтарском порыве я иду в обеденный зал и набрасываюсь на рисовые пирожные.

День девятый

На утренней встрече для вопросов Гольдштейн реабилитируется с помощью своего чувства юмора. Призывая нас не расслабляться в последние часы ретрита, он говорит: «Они как десерт. Возможно, просто не тот десерт, который Вы заказывали».

Доказывая свою точку зрения, он говорит то, что застревает у меня поперек горла. Он говорит нам не тратить много времени на раздумья, что делать после ретрита. Это просто мысли, говорит он. Его слова заставляют меня впервые поднять руку. Из самого дальнего конца гулкого зала, в режиме «вопрос репортера» своим слишком громким голосом, который ни на йоту не пострадал от долгого молчания, я спрашиваю: «Как Вы можете советовать не беспокоиться о вещах, которые нужно сделать, когда мы вернемся к обычной жизни? Если я опаздываю на самолет, это проблема. Это не лишние мысли».

Он признает, что это резонно. «Но когда Вы понимаете, что в семнадцатый раз прокручиваете в голове сценарий поездки в аэропорт, возможно, Вам следует задать себе вопрос: Нужно ли это?»

Его ответ настолько хорош, что я невольно падаю на свой стул и улыбаюсь.

«Нужно ли это?» Это простое и стройное дополнение к моему девизу «платы за безопасность». Можно и волноваться, и планировать, говорит он – но только пока это необходимо. Я провел большую части жизни в попытках найти равновесие между своей склонностью думать слишком много и желанием утихомирить разум. И вот одной фразой Гольдштейн вооружил меня очень сильным инструментом подавления этого импульса.

Вхождение в постоянное присутствие, а также метта-рыдания были самыми драматическими моментами моего ретрита, но последняя фраза Гольдштейна определенно стала самым ценным открытием этого выезда.

День десятый

Я просыпаюсь с чувством свободы.

Сегодня только половина дня. Мы занимаемся медитацией утром, а затем «нарушаем молчание». Зомби оживают и из осознанных ходячих мертвецов снова становятся нормальными людьми. Кажется, что можно увидеть, как румянец снова появляется на их щеках.