Подожди до весны, Бандини

В ту ночь он остался у Рокко. У Рокко, Мария, не у Вдовы. На следующий день, заказав огнеупорный кирпич на складе, он снова отправился в коттедж Вдовы чинить камин. Расстелив на ковре брезент, он замешал в ведерке раствор, вырвал из дымохода разболтавшиеся кирпичи и заложил дыру новыми. Решив, что работа должна длиться полный день, он извлек из дымохода все кирпичи. Закончить он мог бы и через час, можно было всего два-три вытащить, но к полудню работа была сделана лишь наполовину. Затем появилась Вдова, вышла тихонько откуда-то из душистых комнат. И вновь в горле у него затрепетало. И снова он мог лишь улыбаться ей. Ну, как движется работа? Работал он аккуратно: ни капли раствора не пятнало поверхности кирпичей, которые он клал. Даже брезент оставался чистым, а старые кирпичи сложены ровной стопкой на одном краю. Она это заметила, и ему понравилось. Никакая страсть не охватила его, когда Вдова нагнулась проверить новую кладку в камине, а ее лоснящийся подтянутый зад так круглился, когда она присела на корточки. Нет, Мария, ни ее высокие каблуки, ни тонкая блузка, ни аромат ее духов в темных волосах не подвигли его даже на случайную мысль о неверности. Как и прежде, он наблюдал за нею в изумлении и любопытстве: за этой женщиной с сотней, может, с двумя сотнями тысяч долларов в банке.

Его план сходить в город и пообедать оказался немыслимым. Стоило ей об этом услышать, как Вдова настояла, чтобы он остался здесь ее гостем. Глаза его не выдержали холодной синевы ее взгляда. Он склонил голову, пошаркал по брезенту большим пальцем одной ноги и униженно запросил прощения. Пообедать со Вдовой Хильдегард? Сидеть с нею за одним столом и класть пищу в рот, когда эта женщина сидит напротив? Он едва мог выдохнуть слова отказа.

– Нет-нет. Прошу вас, миссис Хильдегард, спасибо. Большое спасибо. Прошу вас, не надо. Спасибо.

Однако он остался, не смея ее обидеть. Улыбнувшись, протянул ей измазанные раствором руки и спросил, нельзя ли их где-нибудь помыть, и она провела его сквозь белую, без единого пятнышка залу в ванную. Ванная комната походила на шкатулку из-под драгоценностей: сверкающие желтые плитки, желтая раковина, лавандового цвета шторы из плотной кисеи на высоком узком окне, ваза с сиреневыми цветами на зеркальном туалетном столике, пузырьки духов с желтыми ручками, желтый набор щеток и расчесок. Он быстро повернулся и едва не выскочил прочь. Если б она встала перед ним обнаженной, это бы его меньше потрясло. Его заскорузлые лапы недостойны такого великолепия. Он предпочел бы кухонную раковину – как дома. Но ее естественность убедила его, и он вошел со страхом, чуть ли не на цыпочках и встал перед раковиной в мучительной нерешительности. Локтем повернул кран, боясь измазать его пальцами. О пахучем зеленом мыле не могло быть и речи: он, как мог, постарался обойтись одной водой. Закончив, вытер руки подолом рубахи, проигнорировав мягкие зеленые полотенца, свисавшие со стены. От всех этих переживаний он начал бояться того, что может произойти за обедом. Прежде чем выйти из ванной, он опустился на колени и рукавом промокнул на полу водяные брызги.

Обед из листьев салата, ананаса и творога. Сидя в углу за столом с розовой салфеткой, разостланной на коленях, он ел и недоумевал, подозревая, что это шутка, что Вдова смеется над ним. Но она тоже это ела, да еще с таким вкусом, что сам вкус этот можно было положить на язык. Если б такое подала ему Мария, он бы выбросил эту еду в окно. Затем Вдова внесла чай в чашечке из тонкого фарфора. На блюдце лежали две белые печенюшки, не крупнее ногтей его больших пальцев. Чай с печеньем. Diavolo! Для него чай всегда был признаком женственности и слабости, а сладкое он не любил. Вдова же, мусоля печенье в пальцах, грациозно улыбалась, когда он закидывал второе себе в рот, словно глотая неприятные пилюли.

Задолго до того, как она доела второе печенье, он покончил со всем: опустошил чашку и откинулся на спинку стула, покачивая его на двух задних ножках. В животе у него мяукало и урчало в знак протеста против таких странных посетителей. За обедом они не разговаривали: ни единым словом не обменялись. Он осознал, что говорить им особо и не о чем. Вдова то и дело улыбалась, иногда поглядывая на него поверх чашки. Он смущался и грустил: жизнь богачей, решил он, – не для него. Дома он бы поел яичницы с ломтем хлеба да запил бы стаканом вина.

Закончив и промокнув уголки карминовых губ кончиком салфетки, она спросила, не хочет ли он чего-нибудь еще. Он уже хотел было ответить: «А что еще у вас есть?» – но вместо этого похлопал и погладил себя по животу, отдуваясь.

– Нет, спасибо, миссис Хильдегард, я наелся – по самые уши сыт.

На это она улыбнулась. Заправив красные узловатые кулаки за пояс, он откинулся на спинку стула, цыкая зубами и думая о сигаре.