Подождите, не уходите, или Когда же бабочка взмахнула крыльями

– Возможно, ты права, Капелька. Все сигналы идут из головы, наши действия, наши поступки управляются мозгом, – ответила Рита. – Если в голове нет проблем, то и тело здорово.

– Мам, а папа уже знает? – это опять мой сын.

– Нет, давайте договоримся, если он спросит обо мне, тогда и скажете, а если нет, то и не надо.

Дети все же помрачнели. Но потом мы включили латиноамериканскую музыку и стали танцевать. Даже Аленушка, которая сидела у меня на коленях, задергала ножками и ручками, чтобы я ее отпустила и, встав на пол, тоже стала забавно танцевать. Это был самый счастливый день в моей жизни за последнее десятилетие.

Глава 25

Я сидела на лоджии и с улыбкой вспоминала вчерашнее новоселье. Теперь надо подумать, как жить дальше? Мои жалкие сбережения заканчиваются. Ценности, которые остались у меня от родителей – неприкосновенны. Конечно, продай я хоть одну картину, и уже можно было бы не думать о деньгах, но не имею права. Не мной это куплено, собрано, да и не мне завещано. Все останется моим детям.

Печально, когда человек в возрасте должен искать работу, когда на тебя смотрят уже снисходительно и иной раз, жалостливо.

Куда же пойти? На прежнюю, любимую работу я уже не вернусь, многое упущено. Недавно зашла в тот проектный институт, где работала до болезни, но там пошли такие сокращения, что даже заикаться о вакансии не стала.

Накоплю денег, арендую мастерскую и буду писать, творить. Папа был прав. Все ушло, а мой талант, мое видение мира художника осталось со мной. Уже немало тем накопилось в голове. А пока пойду туда, куда возьмут. Я была так долго заперта в четырех стенах, что согласна на любую работу и любой коллектив будет в радость.

Вначале устроилась на чистку овощей. Помню огромный холодный сырой амбар. Женщины в резиновых сапогах, устроившись в ряд тупо, безостановочно чистят и бросают в ведра – картошку, лук, морковь. В руках молнией мелькают овощерезки, а в глазах усталость и безразличие ко всему. Эту картину – тоскливые, пустые лица женщин и ведра перед ними – я запечатлела в своей голове и возможно, оставлю на полотне.

Тяжело было там: и спина ноет и шея болит и тупеешь, мертвеешь от такой работы.

Вскоре я оттуда ушла, уж слишком мало платили, взялась за распространение косметики, но денег постоянно не хватало.

После, удалось устроиться в ночной клуб посудомойщицей. Всякого я там нагляделась. Мне, оказывается, еще повезло, а вот уборщице приходилось несладко. Ее рабочий день начинался в восемь вечера и она всю ночь была на подхвате – если кто-то спьяну, что натворит. А утром, уже начиналась сама работа – подмести, очистить, помыть, привести в порядок огромный зал и туалеты, оплеванные, замусоренные. И эту работу выполняла женщина под 60.

Однажды… однажды я стала свидетелем ее унижения, произошел инцидент, который растревожил и всколыхнул меня.

– Где эта поломойка, куда она подевалась? – стал кричать кто-то из работников клуба. – А-а, явилась, убогая. Где ты шляешься? – Мальчишка лет двадцати кричал на женщину. Его рот искривился в презрительной и надменной гримасе: "Там наблевали, иди подотри, вычиши. Для чего ты здесь находишься?"

Словно пощечину дали мне, словно плетью хлестнули меня по спине. Хотелось подскочить к женщине, встряхнуть ее за плечи и выдохнуть в лицо: "вылей ему на голову ведро с грязной водой, нет ничего страшнее приниженности".

Секунду, другую женщина стояла помертвевшая, оледеневшая, потом подобострастно, с жалкой улыбкой, глядя на парня, мелко закивала головой и быстро пошла в зал. А после, я видела, как выжимая половую тряпку, она роняет слезы в ведро.

Через две недели женщину вышвырнули с работы. В ее смену обнаружили пропажу бутылки дорогого виски. Позже уже выяснилось, что украли сами охранники, улучив момент, когда уборщицы не было в зале.

Как ни странно, жалости к ней у меня не было. В таком возрасте уже ничего не надо бояться. Сочувствие могут вызвать только дети  – самые зависимые, самые беспомощные существа в этом взрослом мире.

Помнится в детстве я подолгу стояла перед картиной Василия Григорьевича Перова "Тройка". Я, девочка из обеспеченной семьи, не могла понять, почему взрослые позволяют детям тащить эту непосильную для них бочку с водой, да еще в такой лютый мороз, когда даже струйки воды мгновенно замерзают на ходу. Я удивлялась смирению на этих личиках, покорности своей судьбе, потом поняла, что другой жизни они не знают и не будут знать.

А спустя десятилетия вновь увидела таких же детей – обездоленных, голодных, замерзающих. Это было в "святые 90-е годы", когда наступил праздник для кучки людей и беспросветный мрак для всех остальных.

Шел мелкий дождь, вокруг мелькали зонтики, а мальчик лет восьми, в легкой курточке, стоял у входа в магазин, весь мокрый. Съежившись, скукожившись, время от времени, смахивая ладошкой с лица то ли капли дождя, то ли слез, он с тайным страхом поднимал щемящие-тоскливые глаза, исподлобья, робко, вглядывался в лица проходящих мимо людей. Это была мольба о помощи, о милости, обращенная ко всем взрослым.