Подозреваемый

– Джок, ты бы иногда послушал себя со стороны!

Подумать только, когда-то я ему завидовал! Посмотрите, кем он стал: грубая пародия на правого шовиниста и фанатика среднего класса. Я больше ему не доверяю, но мне все еще нужна его помощь.

– Я хочу, чтобы ты был с Джулианой и Чарли, пока я все не улажу.

– Ты же велел мне не подходить к ней.

– Знаю.

– Извини, не могу тебе помочь. Джулиана не отвечает на мои звонки. Думаю, ты сказал ей о Кэтрин и письмах. Теперь она злится на нас обоих.

– Хотя бы позвони ей, скажи, чтобы была осторожна. Скажи, чтобы никого не впускала в дом.

3

Максимальная скорость «лендровера» только сорок, при этом он то и дело норовит выехать на середину дороги. Он больше похож на музейный экспонат, чем на машину, и обгоняющие меня водители сигналят, словно я совершаю благотворительный автопробег. Это просто идеальное средство скрыться: никто не ожидает, что человек, за которым гонятся, будет убегать так медленно.

Окольными путями добираюсь до Ланкашира. Заплесневевшая карта дорог из бардачка, приблизительно 1965 года выпуска, указывает мне направление. Я проезжаю мимо деревень с названиями вроде Пуддинглейк и Вудпламптон. На почти заброшенной заправке на окраине Блэкпула захожу в туалет и привожу себя в порядок. Соскребаю грязь с брюк и долго держу их под сушилкой для рук, а потом переодеваю рубашку и промываю царапины на руках.

Хоспис «Сквайрс Гейт» прилепился к каменистой возвышенности, словно проржавел там в соленом воздухе. Башенки, аркообразные окна и пологая крыша, похоже, сохранились с эдвардианских времен, однако внешние строения новее и выглядят не столь устрашающе.

Охраняемая тополями дорога огибает переднюю часть хосписа и оканчивается парковкой. Я иду, ориентируясь по указателям, в нужное отделение, выходящее окнами на океан. Коридоры пусты, а на лестницах почти чисто. Медбрат-негр с бритой головой сидит за стеклянной стенкой, уставившись в экран. Он увлечен компьютерной игрой.

– У вас есть пациентка по имени Бриджет Ахерн?

Он смотрит на мои брюки, утратившие на коленях свой первоначальный вид.

– Вы родственник?

– Нет. Я психолог. Мне надо поговорить с ней о ее сыне.

Он поднимает брови.

– Не знал, что у нее есть сын. К ней приходит не много посетителей.

Я иду за его легко переваливающейся фигурой по коридору, потом он поворачивает под лестницей и выводит меня наружу через двойную дверь. Широкая дорожка, посыпанная гравием, пересекает газон, где на садовой скамейке две медсестры с тоскливым видом едят сандвичи.

Мы входим в одноэтажную пристройку, расположенную ближе к утесам, и попадаем в длинную общую палату с дюжиной кроватей, половина из которых пуста. Костлявая женщина с гладким черепом лежит, облокотившись на подушку. Она смотрит на двух маленьких детей, малюющих что-то на бумаге в ногах ее кровати. В стороне одноногая женщина в желтом платье сидит в коляске перед телевизором, укрывшись вязаным одеялом.

В дальнем конце палаты через две двери располагаются отдельные комнаты. Медбрат не утруждает себя стуком. В комнате темно. Сначала я не замечаю ничего, кроме техники. Мониторы и пульты создают иллюзию медицинского совершенства: словно все возможно, если настроить аппаратуру и нажать нужные кнопки.

Женщина средних лет с ввалившимися щеками лежит в центре паутины трубок и проводов. На ней светлый парик, у нее большая обвислая грудь и черные пятна на шее. Ее тело прикрывает розовая сорочка, плечи спрятаны под поношенным красным кардиганом. Раствор движется по трубкам, вползающим в ее тело и выползающим из него. На запястьях и лодыжках черные линии – недостаточно темные для татуировок и слишком аккуратные для синяков.

– Не давайте ей сигарет. Она не может прочистить легкие. Как только начинает кашлять, трубки вылетают.

– Я не курю.

– Молодец. – Он вытаскивает сигарету из-за уха и перемещает ее в рот. – Обратную дорогу найдете сами.

Занавески задернуты. Откуда-то доносится музыка. Только через какое-то время я понимаю, что это играет радио на прикроватном столике, рядом с пустой вазой и Библией.

Она спит под действием лекарств. Возможно, морфия. В нос вставлена трубка, другая выходит откуда-то из области желудка. Ее лицо повернуто к респиратору.

Я прислоняюсь к стене и упираюсь в нее затылком.

– От этого места мурашки по коже, – говорит женщина, не открывая глаз.

– Да.

Я сажусь на стул, чтобы ей не пришлось поворачивать голову в мою сторону. Ее глаза медленно открываются. Лицо белее стены. В полутьме мы смотрим друг на друга.

– Вы когда-нибудь были в Мауи?

– Это на Гавайях.

– Я знаю, где это, черт побери. – Она кашляет, и кровать сотрясается. – Там я сейчас должна быть. Я должна быть в Америке. Я должна была родиться американкой.

– Почему вы так говорите?

– Потому что янки знают, как жить. Все там больше и лучше. Люди смеются над этим. Они называют их невежественными и заносчивыми, но янки просто честные. Такие маленькие страны, как эта, они съедают на завтрак, а перед ужином испражняются ими.

– А вы были в Америке?

Она меняет тему. Ее глаза опухли, из уголка рта течет слюна.

– Вы врач или священник?

– Я психолог.