Подозреваемый

Я должен вывести его из равновесия.

– Вчера я был у вашей матери. Она справлялась о вас.

Бобби слегка напрягается, его дыхание учащается.

– Думаю, что раньше я никогда не встречал Бриджет, но, верно, она когда-то была красавицей. Алкоголь и сигареты не щадят кожу. Вашего отца я тоже, думаю, не встречал, но полагаю, он бы мне понравился.

– Ты о нем ничего не знаешь, – выплевывает он слова.

– Неправда. Думаю, у нас с Ленни есть что-то общее… как и с вами. Мне надо разбирать вещи, чтобы понять, как они работают. Вот почему я пошел за вами. Думал, что вы поможете мне кое-что осмыслить.

Он не отвечает.

– Теперь я знаю почти всю историю – знаю об Эрскине и Лукасе Даттоне, о Юстасе Макбрайде и Мел Коссимо. Но чего я не могу понять, так это почему вы наказали всех, кроме человека, которого ненавидите больше всего.

Бобби вскакивает на ноги, раздувшись, как какая-то ядовитая рыба. Он вплотную придвигает свое лицо к моему. Я вижу сосуд, маленький голубоватый узелок, пульсирующий у него над левым веком.

– Вы ведь даже не можете произнести ее имени, правда? Она говорит, что вы похожи на отца, но это не совсем так. Каждый раз, глядя в зеркало, вы видите глаза своей матери…

В его руке зажат нож. Он прижимает кончик лезвия к моей нижней губе. Если я открою рот, пойдет кровь. Но я не могу остановиться.

– Позвольте-ка рассказать, что я уже успел понять, Бобби. Я вижу маленького мальчика, упоенного мечтами своего отца, но отравленного жестокостью матери… – Лезвие такое острое, что я не чувствую боли. Кровь стекает у меня по подбородку и капает на пальцы, вцепившиеся в шарф. – Он винит себя. Так поступает большинство жертв насилия. Он считал себя трусом: все время убегал, запинался, бормотал, никогда не был достаточно хорош, всегда опаздывал, словно был обречен разочаровывать. Мальчик думает, что должен был спасти отца, но он не понимал, что происходит, пока не стало слишком поздно.

– Заткни пасть! Ты один из них. Ты убил его! Ты, знаток человеческих душ!

– Я его не знал.

– Вот именно. Ты приговорил человека, которого не знал. Какой произвол! Я по крайней мере выбираю. А у тебя нет понимания. У тебя нет сердца.

Лицо Бобби все еще в нескольких дюймах от моего. Я вижу боль в его глазах и ненависть в складке губ.

– Итак, он обвиняет себя, этот мальчик, который уже быстро растет и становится неуклюжим и неуправляемым. Нежный и застенчивый, сердитый и озлобленный – эти чувства невозможно разделить. Он не умеет прощать. Он ненавидит мир, но еще больше ненавидит себя. Он режет себе руки, чтобы освободиться от этого яда. Он цепляется за воспоминания об отце, о том, как все было раньше. Не идеально, но нормально. Они были вместе. Итак, что же он делает? Отдаляется от окружающих и становится нелюдимым, сжимается, надеясь, что о нем забудут, живет в своем сознании. Расскажите мне о мире своих фантазий, Бобби. Наверное, вы радовались тому, что вам есть куда уйти.

– Ты его только испортишь. – Он краснеет. Он не хочет разговаривать со мной, но в то же время гордится своими достижениями. Это то, что сделал он сам. Какая-то часть его хочет ввести меня в свой мир, чтобы я познал и разделил его радость.

Бобби убирает лезвие от моей губы и размахивает им перед моими глазами. Он пытается выглядеть решительным, но ему это не удается. Он не чувствует себя уютно с ножом в руке.

Мои пальцы на шарфе начинают затекать. Молочная кислота скапливается в икрах, ведь я балансирую на пальцах. Я больше не могу так стоять.

– Каково это – быть всемогущим, Бобби? Быть судьей, присяжными и палачом, наказывающим тех, кто заслуживает наказания? Вы ведь годами все это репетировали. Поразительно. Но для кого вы все это делали?

Он наклоняется и поднимает доску. Бормочет, чтобы я заткнулся.

– Ах да, ради вашего отца. Ради человека, которого вы едва помните. Готов поспорить, что вы не знаете его любимой песни, любимых фильмов и героев. Что он носил в карманах? Он был левшой или правшой? На какую сторону делал пробор?

– Я уже велел тебе заткнуть пасть!

Доска описывает широкую дугу и бьет меня по груди. Воздух вырывается из моих легких, тело вращается как турникет, затягивая шарф. Я лягаюсь, пытаясь раскрутиться. Рот раскрывается, как у рыбы, вытащенной из воды.

Бобби откладывает доску и смотрит на меня, словно хочет сказать: «Я же предупреждал».

Кажется, у меня сломаны ребра, но легкие снова работают.

– Еще один вопрос, Бобби. Почему вы такой трус? Ведь очевидно, кто заслуживал всю эту ненависть. Посмотрите, что она наделала. Она унижала и мучила вашего отца. Она спала с другими мужчинами и сделала его объектом жалости даже в глазах друзей. И затем, в довершение всего, она обвинила его в домогательствах к собственному сыну…

Бобби отвернулся от меня, но его молчание говорит за него.

– Она уничтожала письма, которые он вам писал. Думаю, она даже нашла фотографии, которые вы хранили, и разорвала их. Она хотела, чтобы Ленни ушел из ее жизни – а заодно и из вашей. Она не могла даже слышать его имени…

Бобби становится меньше, словно сжимаясь изнутри. Его гнев превратился в печаль.