Подозреваемый

Я выхожу на улицу подышать свежим воздухом. В начале аллеи стоит человек с почерневшей тележкой. Он периодически выкрикивает: «Жааареныееее каштааааныыы», – и это звучит жалобно, как крик чайки. Он вручает мне коричневый бумажный пакет, и я сажусь на ступеньки, сдирая почерневшую кожицу с теплых каштанов.

Одно из самых приятных моих воспоминаний о Ливерпуле связано с едой. Картошка с рыбными палочками, карри по вечерам в пятницу. Рулеты с вареньем, хлебный пудинг, взбитая патока, сосиски с пюре… Мне также нравилось причудливое сборище людей: католиков, протестантов, мусульман; ирландцев, африканцев, китайцев – жуликов, отчаянно гордых и в равной степени не смущавшихся выразить светлые чувства и вытереть нос собственным рукавом.

На этот раз секретарша уже не так осторожна. В ней проснулось любопытство. Мои поиски стали ее поисками.

– Извините, но я не смогла найти Бобби Морана. Вы уверены, что ищете не Бобби Моргана? Он учился у нас с тысяча девятьсот восемьдесят пятого по тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год. Ушел из школы в третьем классе.

– Почему?

– Не могу сказать точно. – В ее голосе слышится неуверенность. – Я тогда здесь не работала. Семейная драма? – Но она может кое у кого спросить. У учителей. Она записывает название моей гостиницы и обещает оставить сообщение.

Вернувшись к разноцветным томам, я вновь просматриваю имена. С чего бы Бобби изменять фамилию лишь на одну букву? Он порывал с прошлым или пытался ускользнуть от него?

В третьем томе обнаруживаю запись о Роберте Джоне Моргане. Родился 24 сентября 1980 года в больнице при Ливерпульском университете. Мать: Бриджет Элси Морган (в девичестве Ахерн). Отец: Леонард Альберт Эдвард Морган (моряк с торгового судна).

Я все еще не до конца уверен, что это Бобби, но вероятность велика. Я заполняю розовый бланк требования, чтобы заказать копию полного свидетельства о рождении. У чиновника за стеклянной перегородкой агрессивный подбородок и раздувающиеся ноздри. Он бросает мне бланк обратно.

– Вы не указали причину требования.

– Я восстанавливаю семейную историю.

– Домашний адрес?

– Я заберу его отсюда.

Даже не взглянув на меня, он шмякает на бланк печать величиной с кулак.

– Приходите в новом году. Мы с понедельника закрываемся на праздники.

– Я не могу так долго ждать.

Он пожимает плечами:

– Зайдите в понедельник. До обеда мы еще работаем.

Через десять минут я покидаю здание биржи с квитанцией в кармане. Три дня. Я не могу так долго ждать. Переходя улицу, я составляю новый план.

Здание, где располагается редакция «Эха Ливерпуля», похоже на зеркальный кубик Рубика. Фойе заполнено пенсионерами, приехавшими на дневную экскурсию. У каждого сумка-сувенир с приклеенным именем.

Молодая секретарша сидит на высоком стуле за темным деревянным столом. Она маленькая и бледная с желтоватыми глазами. Дверь-вертушка слева отделяет нас от лифта.

– Меня зовут профессор Джозеф О'Лафлин, и я надеялся воспользоваться вашей библиотекой.

– Извините, но мы не разрешаем пользоваться нашей библиотекой. – Рядом с ней на стойке расположился большой букет цветов.

– Они прекрасны.

– К сожалению, не мои. Все достаются редактору отдела моды…

– Я уверен, вы получаете больше, чем отдаете.

Она понимает, что я заигрываю с ней, но все равно смеется.

– А что, если я захочу заказать фотографию? – спрашиваю я.

– Заполните этот бланк.

– А если я не знаю ни даты, ни имени фотографа?

Она вздыхает:

– Вам ведь нужна не фотография, не так ли?

Я качаю головой.

– Я ищу заметку о смерти.

– Как давно?

– Около пятнадцати лет назад.

Она просит меня подождать и звонит наверх. Потом спрашивает, нет ли у меня с собой чего-нибудь вроде пропуска или визитной карточки. Я протягиваю ей свое удостоверение, и она кладет его в пластиковый кармашек, который прикалывает мне к рубашке.

– Библиотекарь знает о вашем приходе. Если кто-нибудь спросит вас, что вы делаете, скажите, что проводите расследование для медицинского издания.

Я поднимаюсь на лифте на пятый этаж и иду по коридору. Порой мне попадаются на глаза большие редакционные комнаты за открытыми дверями. Я опускаю голову и иду с озабоченным видом. Нога часто немеет и двигается, словно загипсованная.

Библиотекарше за шестьдесят, у нее крашеные волосы и очки, болтающиеся на цепочке. На большом пальце правой руки – резиновый наперсток для переворачивания страниц. Ее стол окружен десятками кактусов.

Она замечает, что я смотрю на них.

– У нас здесь слишком сухо, чтобы могло расти что-то другое, – объясняет она. – Сырость разъедает типографскую краску.

Длинные столы завалены газетами. Какие-то люди вырезают статьи и складывают их аккуратными стопками. Другие читают и подчеркивают ключевые имена и фразы. Третьи, ориентируясь по этим пометкам, сортируют статьи по папкам.

– У нас есть переплеты стопятидесятилетней давности, – говорит библиотекарша. – Вырезки так долго не сохраняются. Со временем они рвутся по краям и распадаются в пыль.

– Я думал, что сейчас все в компьютерах, – говорю я.

– Только за последние десять лет. Сканировать все подшивки слишком дорого. Их микрофильмируют.