Подполковник никому не напишет (СИ)

Оксана поставила пустой стакан на столик и встала, собираясь уйти.

-- Оксана, - остановил её Малахов. - Подожди....

Как опытный шулер тасует свою краплёную колоду, он быстро перебирал в уме сотни самых разных причин, по которым она должна была остаться в купе, и не находил ни одной. Сознание того, что Оксана сейчас уйдёт и больше никогда не вернётся, толкнуло Женьку крепко-накрепко вцепиться своими пальцами в рукав её ватника.

-- Не уходи, - попросил он, не найдя других слов, которые остановили её.

-- Поговорили, - сказала, как отрезала Оксана.

Женька отрицательно покачал головой.

-- Пусти, - сдавленно вскрикнув, рванулась от рук Малахова Оксана.

Облизнув пересохшие губы, Женька, скользнул взглядом по её худенькой гибкой шее, цепляясь за плавные, сводящие с ума изгибы её тела. Глазами он прикоснулся к дрожащей нитке пульса Оксаны, ощутил манящую гладкость и глубину ложбинки между её грудью, спрятанной в складках солдатской бязевой рубахи. Чёрная ночная тень, крыльями укрыла худенькие предплечья Оксаны. Малахов протянул руку к этим крыльям.

Грустные глаза Оксаны заставили его затаить дыхание.

-- Пусти, - горячо выдохнула Оксана, интуитивно угадав его напряжённое желание, но совершенно перестав рваться от Женькиных широких ладоней. Это не остановило Малахова. Теперь между ними ничего не было.

-- Не говори больше ничего, не надо, - еле слышно прошептал Малахов, страшась того, что он сейчас сделает. Он, наконец, положил свои ладони Оксане на плечи и уверенно ткнулся губами в жёсткий, напряжённый овал её рта. Губы Оксаны пахли табаком и сладким апельсиновым соком. Глаза Малахова утонули в ночной тени. И ничего уже нельзя было поделать.

Оксана один раз, всего один раз, попробовала вырваться, отстраниться, но Женька больно сдавил её плечи, и Оксана покорно обмякла, теснее прижимаясь к каменному телу Малахова, который жадно целовал её, вглядываясь в вдруг потемневшую радугу погасших глаз Оксаны.

Скорее бы всё кончилось....

Скорее бы.

Малахов жадно и нетерпеливо сжал её грудь. Оксана смущённо прикрыла свои глаза, потеряв способность воспринимать окружающую её действительность. Не чувствуя совершенно ничего - то чего она так боялась, она подалась навстречу Женьке, который торопясь стягивал с её плеч тяжёлый ватник.

На кителе Малахова жалобно звякнуло серебро и золото его наград.

Оксана с сожалением подумала о своём грязном, несвежем теле, а мысли терялись и путались, отрывались вместе с пуговицами её рубашки. Женька сбросил с неё серую бязевую исподнее, обнажая узкие, ссутуленные плечи. Оксана поняла, что уже слишком поздно - ей уже не отбиться. Привкус чужой слюны во рту, испачкал её дыхание.

Когда Женька повалил её на узкую плоскость вагонного спального места, Оксана уже была спокойна и холодна. Она равнодушно смотрела в напряжённое лицо Малахова, чувствуя на своей коже влажные прикосновения его поцелуев.

Ей казалось, что она плывёт. Плывет, повинуясь прихотям течения, не в силах ничего изменить. Женька выгибался над ней, слабо постанывая, а она отводила в сторону глаза, глядя в холодный чёрный квадрат окна, за которым слабый апрельский рассвет вызолачивал мокрые снежные сугробы, пробуждая ото сна седых сибирских глухарей. Утро тонуло в белоснежном сизом тумане просыпающейся тайги.

А колёса продолжали стучать, будто и не существовало для них огромного мира, в котором так просто и легко потеряться в течениях реки, с мгновенной медленностью уносившей жизнь людей.

Спецкомандировка Дубровлага Проточная Тиса-семь. Здесь и навсегда.

Побег был "на рывок" - неожиданный, дерзкий, стремительный во всём своём великолепии. Неуклюжий, в тяжёлом овчинном тулупе, конвоир и охнуть не успел, как оказался в кювете справа от дороги, по которой неспешно брели с лесосеки полсотни уставших за день зэков. Четыре других охранника моментально положив строй лицами в разбитое за день месиво просёлка, безбожно матерясь, срывали предохранители тяжёлых ППШ , не успели перехватить серый силуэт беглеца, мгновенно растворившегося в молочных вечерних сумерках. Дрожащие пальцы "вохры", стервенеющей от ярости и собственного бессилия, напрасно давили на гашетки автоматов, пугая таёжных птиц, особенно чутких к любым ночным звукам, эхом длинных, в полдиска, очередей. Стреляные гильзы весело сыпались в талый снег. Звуки выстрелов летели в холодную пустоту и пули, тренькая по мокрым веткам, прошивали вечерний стылый туман, не в силах даже на излёте настигнуть мечущийся силуэт беглеца.