Подполковник никому не напишет (СИ)

Зэка столкнувшего "вологодского" с вязкого, разбитого просёлка и бесстрашно нырнувшего в мокрый кювет звали Рваный. В лагере он шёл "за оленя", вроде "военка", но не сучня. А кликуху свою он получил благодаря страшным шрамам, по-змеиному опоясывавших его правую половину лица, которую раскалённый свинец своим нелепым росчерком, превратил в уродливую маску. И статья у этого зэка в своей замысловатой цифири была незнакома даже бывалым сидельцам, затвердившим УК РСФСР как Отче наш ещё при Николае Ивановиче . Вроде бы не убийца, но и не враг народа. То ли дезертир, то ли мародёр. В лагере на этот счёт болтали всякое - блатари на "рОманы" , поговаривали, что Рваный на войне был отчаянным героем-генералом, который не поделил блядь-"красючку" с очень известным маршалом, конечно же с самим Рокоссовским. Дальше, "бля буду", был рваный китель на груди, "подщёчина" с отскоком маршалу, как кульминация сюжета дальнейшая дуэль, где верный "парабел" дал осечку, а маршал-падла не промахнулся. Каждый зэк, приученный ко второй лагерной заповеди , понимал всю абсурдность "параши" , ходившей по зоне, но сплетни придавали Рваному неопределённый ореол таинственности. Тем более что он сам на все расспросы угрюмо отмалчивался, морщась в уродливой гримасе. Разговаривать и улыбаться он больше не умел. Странная, будто разграфлённая по-живому, сетка из многочисленных шрамов, расчерченная от скулы к кадыку, наглухо заклинила челюсти и все возможные лицевые мышцы Рваного в страшном, почти зверином оскале. Он и с этапа прибыл в картонной полумаске, будто борец из цирка-шапито.

И сейчас Рваный, хватая обезображенным ртом холодный воздух, зло скалился, когда слышал беспорядочную стрельбу за своей спиной. В душе он смеялся. Уставшее от полной смены на лесосеке тело стало лёгким, почти невесомым, и даже тяжёлые ботинки с подошвой из толстой резины - "вездеходы-четезе" не тянули ноги вниз. Рваный быстро бежал, рассекая глубокими следами плотными снежные пласты высоких сугробов. Его сердце выбивалось из размеренного ритма, но он продолжал бежать, как холодную воду глотая синие таёжные сумерки. Он бежал, точно зная, что никто из конвоя, как и положено, по уставу, не бросится вслед за ним. Погоня будет, но будет много позже, когда после сверки из Усть-Выи по тревоге поднимут солдат внутренних войск. У него было несколько часов форы, с того момента, когда он спиной почувствовал, что недосягаем для пуль одуревшей от ярости ВОХРы. Поэтому он бежал, не останавливаясь, даже когда стало ясно, что он ушёл.

Ушёл в побег. Зачем?

Треск автоматных очередей внезапно оборвался - то ли патроны закончились, то ли конвой окончательно понял, что беглец ушёл. Рваный поднял воротник телогрейки, и часто озираясь, побежал ещё быстрее, спотыкаясь и черпая ботинками снег. Сейчас, наверное, охрана матом поднимает из холодной грязи его бригаду и рысцой поведёт её к зоне, в которой после развода-дознания только и будет разговору о том, как Рваный по снегу "судьбу поменял" . Действительно ли поменял? Сейчас Рваному некогда было думать про это - теперь ему нужно было только бежать, по возможности быстро и путая следы.

Он позволил себе немного передохнуть только через два часа непрерывного бега, когда на иссиня-чёрном небе появились первые цепочки звёзд. Рваный просто споткнулся, ломая неровную цепочку собственных следов, и обессилено рухнул в мокрый снег, жадно глотая острые льдинки воздуха, замерзавшего прямо в его лёгких. Он прополз ещё немного и обессилено остановился от выматывающего бега, выдирающего из лёгких воздух. Надо было отдохнуть и подумать, что он будет делать дальше. Рваный перевернулся на спину, прижавшись к рыжему стволу пихты, не обращая внимания на мокрый снег, тут же просыпавшийся с низких хвойных лап за воротник бушлата. Он подтянул ноги, чтобы, сжавшись немного согреться, но разбитые ступни в неподъемных ботинках тут же остановили его противной щемящей болью. Тогда Рваный просто полусел, полулёг опёршись на пихту за спиной. Пьяный от голода и свободы, он долго смотрел сияющими глазами в высокое звёздное небо, борясь с усталостью, голодной собакой вцепившейся в натруженное за день тело. Ночной холод растащил густой серый туман, и теперь тайга дышала чёрными непрозрачными сумерками. Полная луна робко выглядывала из-за пустых облаков. Свобода как яд, дурманила, призывая, закрыв глаза уснуть. Уснуть и видеть сны, быть может.

Скаля жёлтые зубы, Рваный ясно представил себе как "кум" материт самыми чёрными словами вернувшийся с развода конвой. Представил, и злорадно засмеялся. С Проточной Тисы-семь в апреле ещё не бегали.