Подпольная империя (СИ)

Я соглашаюсь на рубль. У меня вдруг возникает нестерпимое желание увидеть самого себя, того маленького, настоящего Егорку и его родителей…

Машина едет по немного странным, будто вышедшим из фильмов пятидесятых годов, улочкам Предзаводского, некогда посёлка, а в моё время уже микрорайона. Старые трёхэтажные здания, классическая архитектура, большой дом культуры. Всё построено немецкими военнопленными.

Квартира у нас была неплохая, но близость огромного химического комбината и удалённость от “цивилизованных” районов города обесценивали все плюсы. Ну, и криминальная атмосфера, странно большое количество бывших зеков, осевших здесь, и любящих бухнуть после смены работяг, превращали нашу часть города в закрытое гетто.

Я расплачиваюсь с таксистом и захожу во двор. Протоптанная через газон дорожка, перезревшие одуванчики, рассеивающие своих парашютистов, качели с почерневшей от времени деревянной доской, песочница с выбитым с одной стороны бортом… Я всё это узнаю, и сердце сжимает лёгкая грусть.

Разумом я понимаю, что странно тосковать по этой убогости, но сердце никак не соглашается, отзываясь на ожившие воспоминания.

— Здрасьте, баба Шура, — говорю я, проходя мимо первого подъезда.

Она, как всегда, сидит на лавочке и внимательно следит за происходящим. Сейчас она подозрительно смотрит на меня и провожает долгим недоверчивым взглядом. Поправляет белый хлопковый платок и подслеповато щурится.

Уже вечер, поэтому она поднимается на ноги и медленно идёт домой. Надо же, её имя само всплывает в памяти. Я дохожу до своего подъезда и останавливаюсь. Интересно, решусь ли я подняться и позвонить в свою квартиру, как сделал это в Риге? Нет, наверное, не сегодня…

Открывается дверь и оттуда выходит грузный и, как всегда, поддатый дядя Лёша, свирепый на вид, но добрый и мягкий внутри. Скоро он совсем сопьётся и почему-то умрёт. Не знаю почему, но помню его похороны и музыкантов из оркестра, такого же, что провожал в последний путь Айгуль.

Из-за дяди Лёши выскакивают три сорванца. Нет, одна девочка и два мальчишки. Ленка, Севка… Надо же, я помню их имена… и я… Да, это же я…

Не могу сказать, что земля уходит из-под ног, но, что ни говори, момент довольно волнительный.

— Егор, — окликаю я себя…

Маленький семилетний Егор останавливается и, чуть нахмурившись, смотрит на меня, а потом, ничего не ответив, припускает вдогонку за своими друзьями, а я вдруг вспоминаю этот вечер. Всё до мелочей. И даже узнаю запах. Вечерний воздух с разлитым в нём букетом химических соединений.

Бах! Бах, раздаётся вдруг с середины двора. Это Севка. У него в руке маленький револьвер. Я тут же вспоминаю гладкий блестящий металл и его прохладную тяжесть. Барабан у него не крутится, но зато вставляется рулончик с пистонами. Стреляет он удивительно громко, и я вспоминаю, как сильно хотел иметь такой же, но у нас они не продавались. Севке его привёз отец из Ленинграда.

— Дай мне! — кричу я и тяну руки к револьверу.

То есть, конечно, не я нынешний, а тот я, маленький Егор Добров. Севка даёт, он не жадный, и я с восторгом несколько раз подряд жму на спусковой крючок, а Ленка закрывает ладошками уши и визжит. Вот значит, откуда во мне вся эта воинственность и любовь к оружию…

И тут, как и в прошлый раз, из-за железного гаража появляется парень лет четырнадцати. Грязный, неумытый и бесхозный. Он подбегает к детям и выхватывает у маленького меня пистолетик.

— А ну, — кричит он, — дай посмотреть. Да не ссы, чё ты! Щас отдам! Не ной!

Сказав это, он поднимает руку над головой и нажимает на курок.

— Обманули дурака на четыре кулака, — хохочет хулиган.

— Отдай! — кричит Севка.

— А ты полай! — усмехается наш обидчик и отвешивает Севке пендаль, от которого тот валится с ног.

Ленка начинает лаять, но переростка это лишь сильнее веселит, и он продолжает гоготать. Егор Добров бросается на него и со всей силы толкает, но едва может сдвинуть обидчика с места. Зато злой подросток легко справляется с Егоркой и зажав его нос между согнутыми указательным и средним пальцами, хочет поставить “сливку”. Это больно и унизительно.

И в этот момент появляется какой-то парень, неизвестный защитник притесняемых, местный Робин Гуд. Он хватает хулигана за ухо и тихо говорит:

— Быстро отдал.

И я вдруг вспоминаю лицо этого парня. Точно! Оказывается, оно очень хорошо врезалось в мою детскую память. Это же лицо… Егора Брагина.

Я крепко держу пацана за ухо и повторяю:

— Быстро отдал детям игрушку.

Перепугавшись и, судя по всему, будучи смелым лишь с тем, кто младше и слабее, он опускает руку с пистолетиком и отдаёт его Севке.

— Я пошутил, отпусти, — тянет он плаксивым голосом, — отпусти-и-и-и…

Я отпускаю, и он с места задаёт знатного стрекача. Отбежав метров на десять, он останавливается и орёт, повернувшись ко мне:

— Козёл! Я тебя вы*бу! Ты понял?!

Я наклоняюсь и подбираю обломок кирпича. Замахнуться не успеваю, потому что этот фрукт демонстрирует хорошо отработанные инстинкты пса и моментально убегает. Он ещё раз останавливается и что-то злобно выкрикивает из-за гаражей, но уже нельзя разобрать, что именно.