Подпольная империя

— Долго стоять? — спрашиваю я. — Жарко. Если долго, я лучше в яме подожду.

Он свирепо, как разгневанный бай, смотрит на меня и едва заметно покачивает головой. Я бросаю взгляд на часы с видом, будто мне некогда. Вообще-то, сегодня должно быть моё выступление на конференции, а я тут глупостями занимаюсь.

Проходит минут пять, не меньше, прежде чем в доме, прилепившимся к стене у самых ворот, открывается дверь и из неё выходит та самая девушка, что была здесь вечером. Думаю, это она. Она замотана в красивый платок василькового цвета и одета в военную униформу. Правда, в отличие от Абдулы, это не советский офицерский мундир.

На ней высокие кожаные ботинки на толстой подошве, короткая, обтягивающая крутые бёдра, юбка цвета хаки и такая же куртка, сшитая по фасону джинсовой. Она идёт в мою сторону, вышагивая, как на подиуме. Красиво идёт, чуть виляя тугим задом и выбрасывая длинные стройные ноги.

Ого. Огонь просто. Я даже про голод и жажду забываю. Горбатого, как говорится, только могила исправит.

Она приближается ко мне и останавливается в паре шагов. Красотка. Высокая, горячая, смуглая. Большие карие глаза, свежая кожа, юный персик, широкие скулы, чувственные губы. Голливуд бы такую с руками оторвал, да только нам самим мало.

Она тоже рассматривает меня, причём я не вижу и следа кротости и смущения, которые ждёшь от восточной девушки в кишлаке с глиняными домами.

Глаза Айгюль чуть прищуриваются. Она исследует меня молча. Наконец, как следует рассмотрев, кивает в сторону ломящегося от еды стола.

— Проходи, — показывает она на дастархан, и её грудной низкий голос звучит более, чем приглашающе.

— После тебя, — улыбаюсь я.

Она хмыкает и поднимается на дощатый помост. Я следую за ней. Мы садимся друг напротив друга к столу. Несмотря на мини юбку она усаживается мастерски, не оставляя мне ни единого шанса на запретное зрелище.

Абдула подходит к нам и из металлического, покрытого эмалевым орнаментом сосуда, наливает в керамические стаканы мутноватую розовую жидкость.

— Щербет, — говорит Айгюль. — Пей.

Я благодарю и беру стакан в руку. Сама она, тем не менее, этого не делает и с любопытством поглядывает на меня.

— Почему не пьёшь? — спрашивает с удивлением.

Отведай ты из моего кубка, вот почему.

— Хотел бы сначала прояснить ситуацию, кто ты, где я и зачем я здесь.

Она кивает с видом «ах, вот оно что» и, поднеся стакан к губам, делает несколько глотков.

— Ты же, вроде сам хотел попасть сюда? — чуть хмурится она.

— Я хотел встретиться с Фериком Ферганским. Ты ведь не он, правильно?

— Тебе придётся говорить со мной.

— А с ним?

— Угощайся, — обводит она рукой стол. — Голодный, наверное. Ешь.

Она говорит очень чисто, по-московски, без малейшего акцента. Я опускаю голову, пытаясь сообразить, как себя вести дальше. Айгюль, между тем, словно забывая обо мне, накладывает в свою тарелку плов, из огромного дымящегося блюда, стоящего посреди стола.

— Ешь, — повторяет она. — Позже поговорим.

На столе лежат ложки. Серьёзно? Она набирает плов в ложку и отправляет в рот. Вообще-то его нужно есть руками, и я, кстати, это умею, у меня был друг узбек, он меня научил в своё время. А тут такое святотатство — узбечка ест ложкой.

— Ты не в Сорбонне училась? — уточняю я.

Она только хмыкает и в третий раз повторяет:

— Ешь.

Ну ладно, после третьего приглашения противиться я больше не могу и нападаю на яства. Голод, как известно, лучший усилитель вкуса, куда там глутамату натрия, но говорю авторитетно, еда невероятно вкусная.

Я не приступаю сразу к плову, сначала пробую другие чудесные блюда, выставленные на столе, и чувствую себя Ходжой Насреддином на пиру у хана. Лишь, когда румяные чебуреки и роскошные манты снимают первый голод, я перехожу к плову.

— Это в мою честь такое пиршество? — спрашиваю я.

— Вообще-то в мою, — серьёзно отвечает Айгюль. — Я здесь редко бываю. Так что, считай тебе повезло. Во всех смыслах, кстати. Жизнь, еда, вода, вряд ли бы у тебя это было сейчас, если бы не я.

— Хм, — качаю я головой. — И почему ты дала мне всё это?

— Подумала, а вдруг ты не соврал и действительно хочешь что-то передать Фархаду Шарафовичу.

— Кому? — я сначала даже не врубаюсь, что речь идёт о Ферике Ферганском, но поймав её взгляд, соображаю. — А, ну да…

— Хотя то, как ты выглядишь, особого доверия не вызывает, — продолжает она. — Он мой дядя, кстати. Так что можешь говорить мне. Сомневаюсь, что сможешь подобраться к нему ближе.

— Он, как волшебник изумрудного города что ли?

— Нет, конечно, волшебник был обманщиком, а мой дядя очень серьёзный человек. Серьёзнее Рашидова, я думаю.

Это вряд ли, конечно, всё-таки Рашидов первый секретарь ЦК. По крайней мере, на скрижалях истории, насколько я помню, такая запись отсутствует.

— Где мои личные вещи? — спрашиваю я. — Можно ли их получить?

— Ты действительно комсомольский секретарь? — игнорирует она мой вопрос.

— Ну, да, — киваю в ответ. — Сегодня должен был выступать на конференции. Это можно проверить.