Подпольный Баку

— Не грусти, — сказала она, наконец. — Кончишь службу — вернешься к семье. Снова заживете вместе.

Владимир как-то уныло усмехнулся и махнул рукой.

— Не утешай. Сам знаю. Трудно им будет дожидаться меня. Боюсь как бы не померли.

— Ну что ты… Почему так?

— Да ведь как же… Служить мне еще не дай бог сколько. А они и сейчас уже бедствуют. Кто им поможет? Родных ни у меня, ни у жены нет. Брата моего убили в Ярославле во время стачки. Тогда на мои и отцовы плечи легла вся тяжесть забот о семье погибшего. Но это еще полбеды. После того как меня забрали в солдаты, отец не долго протянул, начался голод и старик умер. Сейчас мои кое-как перебиваются с хлеба на воду. Веруха прислугой стала работать в домах богатых и еще белье стирает на дому. Я думаю, тебе известно, как хозяева и их сынки относятся к служанкам, особенно к молодым и пригожим. Ты видела на фотографии мою Веру. Наверное знаешь, какие бесстыдники встречаются в богатых семьях. Можешь теперь представить, какая у нее жизнь? Вчера получил от нее письмо, лучше бы оно затерялось в дороге. Прочел — руки наложить на себя захотел.

Глаза у Владимира наполнились слезами.

Глядя на него, Женя сама едва не расплакалась.

Ей вспомнились слова Ладо Кецховели: «Наших единомышленников надо искать не только на заводах и фабриках, но и в солдатских казармах».

Владимир вынул из кармана свернутый вчетверо листок бумаги, протянул его Жене.

— Вот, прочти. Это Вернно письмо, в нем никаких секретов.

Женя развернула листок.

«Дорогой и любимый муж мой, Володя! — писала молодая женщина. — Я и твой сынок Витька пока живы и здоровы. Временно не пиши нам, до той поры, пока не получишь моего следующего письма, так как меня выгнали из дома, где я работала в последнее время. Сынок хозяйский не давал мне проходу, приставал. Я пожаловалась на его домогательства хозяевам. Хозяйка рассердилась на меня за это, велела убираться из ихнего дома. После соседи сказали мне, что они нарочно взяли в дом молоденькую служанку, чтобы их сынки не гуляли на стороне и не заболели дурной болезнью. Но ты, Володечка, не думай обо мне дурно. Я умру, но не встану на плохой путь. Ты пишешь, чтобы я продала твою одежду и кормила бы нашего сына Витьку. Лучше мы с голоду умрем, а твою одежду я не продам. Хочу уехать отсюда в село Пьяный Бор, к двоюродной сестре Матрене. Как-нибудь перебьюсь. Пока ютимся в церковном дворе. Сегодня поп велел дьяку позвать городового, хочет прогнать нас. Дал сроку один день. Чтобы добраться до Пьяного Бора, нужны деньги три рубля с полтиной. А у меня только полтора. Продам одну подушку и твои сапоги. Надо уезжать. Жди мое письмо.

Твоя Вера.

25 июля 1902 года».

Женя возвратила письмо Владимиру.

— Да, несладко приходится твоей Верухе. Правительству наплевать на положение солдатки. Царю нужен только солдат, а как живет его семья, что ест, где спит — это его не волнует. Я уверена, Владимир, ты кое-что слышал о забастовках, о рабочем движении в России. Причина тому — все более усиливающийся гнет самодержавия. Притесняемый народ поднимается на борьбу, чтобы легче жилось миллионам таких, как ты и твоя Вера.

Молодой солдат с нескрываемым уважением смотрел на собеседницу.

— Разумно говоришь, Женя. Я служу в бакинском гарнизоне. Случается, в наши казармы попадают прокламации. Некоторые из них побывали в моих руках. Ты интересуешься такими бумажками?

— А ты?

— Если бы не интересовался, стал бы, рискуя головой, таскать их в своих карманах?!

— Зачем же носишь их с собой?

— Почитать при случае надежным людям.

— И сейчас при тебе есть прокламации?

— Есть. Хочешь прочесть?

— Хотелось бы!

Владимир сунул руку за голенище сапога и извлек оттуда прокламацию. Это была одна их тех листовок, содержание которой Женя знала почти наизусть, так как она была отпечатана в подпольной типографии, организованной по инициативе Ладо Кецховели, где работала Женя.