Подпорченное яблоко

— И ты думаешь, я тебе поверю?

— Да.

— Ты на самом деле... что-то чувствовал ко мне?

— Да.

— И не только в то воскресенье? Я хочу сказать, но и после?

— Да!

— Ты думал, у нас могло бы получиться что-то вроде дружбы? Что-то постоянное?

— Да!

—Правда?

— Да!

— Так докажи это. Если мне суждено умереть сегодня вечером, я хочу еще раз заняться любовью и хотя бы один раз в жизни хочу быть уверенной, что это — настоящее. — Внутри у нее все дрожало.

— Ты не умрешь сегодня вечером. Джина. Выбрось это из головы.

— Не успокаивай меня. Ты не отец мне, черт возьми. Сделай это или заткнись. Если то, что ты мне говорил, не туфта.

— Это не туфта. Это правда, все до единого слова. — Его лицо раскраснелось. Глубоко посаженные глаза горели.

— Тогда поцелуй меня. Люби меня. Я хочу знать, что хотя бы раз в жизни меня по-настоящему любили. — Глядя ему прямо в глаза, одной рукой она обхватила его за пояс. Она была абсолютно серьезна.

— Но...

Никаких чертовых «но», подумала она, приблизив к нему лицо и целуя его так крепко, что поцелуй походил на укус. Свободную руку он положил ей на спину, затем провел ею до затылка. Она потянула за ремень, впиваясь губами в его лицо, боясь услышать звук поднимающегося лифта. Тогда все кончится.

Тоцци отвернул голову, чтобы избежать ее поцелуя.

— Подожди, — сказал он. — Расслабься.

— Не могу. Нет времени. — В горле у нее застрял комок. Ей хотелось заплакать, но она не станет этого делать, во всяком случае не сейчас. Она откинула голову назад, потянувшись своими губами к его.

Он еще крепче прижал ее к себе, снова положив руку ей на спину, и зарылся лицом в ее шею. Но он был слишком нежен. Нежность ей не нужна. Она хотела страсти. Изогнувшись, Джина снова припала к его губам.

— Может, по крайней мере, снимешь очки? — спросил Тоцци.

— Нет. На этот раз я хочу видеть, что делаю.

— О!

Она отыскала его губы и захватила в кулак волосы на его затылке. Она не отпустит его. Он не должен видеть ее слез.

* * *

Когда Тоцци открыл глаза, было темно. Холодный зеленоватый свет уличных фонарей сквозь окна проникал на чердак. Джина смотрела на него, ее очки поблескивали в полумраке. Вероятно, он задремал.

— Извини, — сказал он, откашлявшись.

— За что?

— За то, что заснул.

Она не ответила, но Тоцци показалось, что она пожала плечами, хотя наверняка он сказать не мог — ее рука была запрокинута за голову.

Ее блузка была застегнута, слаксы натянуты. Откинувшись назад, Тоцци начал застегивать «молнию» на брюках. Сделать это одной рукой оказалось не так просто. Джина протянула руку и помогла ему застегнуть пуговицу на поясе. Он ожидал, что она снова выйдет из себя, но она казалась спокойной. По правде сказать, ей не из-за чего злиться. Конечно, если она чувствовала то же, что и он. А что касается его... Может, все дело было в наручниках, или подействовала мысль о том, что, вероятно, он занимается сексом в последний раз в жизни, или же сыграло роль волнение оттого, что в любую минуту мог вернуться Беллз, но эти минуты вместе с Джиной Дефреско были невероятными. Он и раньше испытывал блаженство от близости с женщинами, но на этот раз он побывал в раю.

Очень плохо, что он ей по-настоящему не нравится. Все могло бы быть еще лучше.

Засунув края рубашки в брюки, он протянул руку к ней и убрал пряди волос за ухо, чтобы лучше видеть ее лицо.

— Сделай мне одолжение, — сказала Джина. Ее голос был хриплым и тихим.

— Конечно.

— Не говори, что любишь меня.

— Почему?

— Не говори, и все.

— Почему?

— Потому, что я не хочу этого слышать.

— А если это действительно так?

— Тебе это только кажется. Поэтому лучше молчи.

Тоцци перебирал пальцами ее волосы.

— Знаешь, с тобой не соскучишься.

— Перестань. Ты сейчас разгорячен, потому и хочешь это сказать, но я не хочу этого слышать.

— Почему же?

— Потому что это ничего не значит. После постели мужчины всегда влюблены. Как собаки. Когда накормишь собаку, она такая хорошая. А все-остальное время писает на ковер. (Тоцци выпустил ее волосы.) Я ничего не имею против тебя лично, Майк. Ты такой, какой есть. Этого не исправишь.

Он стиснул зубы. Она разрушала то, что было самым невероятным сексуальным ощущением в его жизни. И делала это нарочно. Не может просто наслаждаться тем, что есть. Нет, ей надо все растоптать. Не может просто заткнуться и, по крайней мере, дать емувозможность поверить в то, что в последние минуты жизни он наконец нашел любовь. Или начало того, что могло стать любовью. Или...

Дерьмо. Он становится таким же чокнутым, как она.

Джина подняла голову и приподнялась на локте.

— Как ты думаешь, что случилось с Беллзом? — Теперь уже она говорила громко, и это разозлило Тоцци. Очевидно, сексуальная интермедия закончена.

Тоцци поднес запястье к свету.

— Когда он ушел? Около двух часов назад?

— Сколько времени нужно, чтобы купить клейкую ленту? — Ее слова прозвучали так, будто ей не терпелось перейти к этой части программы. Секс уже был, настало время насилия.

Может, Беллз и в самом деле превратился в летучую мышь, подумал Тоцци.

— Возможно, он ждет, когда взойдет луна.