Я пробовал отказываться отвсего, что о тебе напоминало.Я даже позабыл про Новый год,чтоб каждый год не начинать сначалаисторию, которая свелав одной квартире всех, когда-то жившихна этой территории. Углане предоставив даже вновь прибывшим —без надобности для тебя они,как мелочь в продырявленном кармане,что сыпется на землю – лишь толкниеё рукой и звоном не обманетпрощальным – навсегда. В былые днии я глядел не эти превращеньяв границах комнаты. Разрушенный камини угли в нём почти что без движенья —лишь иногда их трогает сквозняксвоим дыханием, но дверь всегда открыта,и он уходит, как печальный враг,когда на поле армия разбита —и только по количеству потерьисторик узнаёт о пораженьи.Ни раненым, ни выжившим теперьне скрыться от людского осужденьяв каком-нибудь заштатном городке,где только церковь и хранит молчаньео пережитом. Лодки по рекевезут погибших, как напоминаньесвидетелям. Глаз привыкает вновьмириться с окружающим пейзажем,но об бесцветья утром стынет кровьи сердце чаще бьётся как-то даже.У города не спросишь, отчегоон так состарился – ни войн, ни лихорадкикакой-нибудь. Немытое окнобросает тень на жёлтую тетрадкуна письменном столе, когда-то он —свидетель и участник. Только странно —не сохранился голубой плафони вазочка на стойке у дивана —должно быть, время. И когда теперьвсё это видится в другом, волшебном свете —мысль не торопится за сквозняком за дверь,а топчется, как призрак, на паркете,желая разобраться до конца —что, где, куда, зачем – на самом деле,передавая знаками лицасвоё волнение и то, что не успелистереть морщины. Память не стереть.Я пробовал – бессмысленная трата,но на тебя не стоит так смотреть —воспоминанье о тебе всегда чреватокаким-нибудь несчастьем. У тебякакой-то дар – всё превращать в руины.И даже просто, нитку теребя —соорудишь петлю для половинытебя любивших. И твои черты,как отражение, всегда на старом месте.Возможно, сильно задержалась тыи мстишь за то, что мы уже не вместе,а как-то рядом, где-то среди книг —между Довлатовым и Бродским – посредине,к чему ещё читатель не привык,но глаз цепляется к сюжету на картинесреди других. Возможно, что окноспособствует, ну, т. е. освещенье.У мастеров так славилось оно —у тех, других – эпохи Возрождения.А ныне… Ныне – погляди в окно-ворона сыр клюёт, не уставая,на полотне – банальное кино,где каждый, с первых кадров, узнаваем,как ты и я – в былые времена,но по другому поводу. Не помню —ты старше или младше, впрочем, ясогласен младше быть.. А время – тронь и-переведёт, опять, на час вперёд,как штраф за срочность, чтоб не баловалис календарём. Кто после разберёт —что там хранится, в сумрачном подвалесреди других, неназванных вещей,с плафоном вместе, с вазочкой разбитой —по случаю, где там же, среди комнат,хранится привезённое корытоиз дальних странствий. Кажется, оноразбилось тоже, пережив хозяев,но ненадолго. Впрочем, всё равно —сгодится для рассказа, где был крайнимстарик у моря. Захудалый садперед окном и выцветшая башня —от времени – глядят на всё подряд,не выспавшись после гостей вчерашнихуже не к месту заглянувших наогонь в окне. Глядишь на очевидцеви думаешь – наверное, вот таки будет выглядеть какой-нибудь убийца,умеющий читать, писать, игратьна пианино, что в углу за шторой,стоит в пыли. Хозяйская кроватьостанется холодной в эту поруиз-за гостей. А впрочем, всё равно,какая разница, что там, в окне напротив —комедию играют иль кино,трагичное в конце – на обороте,с изнанки, так сказать, текущих дней,что всё длинней, а ноги всё короче…И память, хоть и выглядит бодрей —но слишком много в тексте многоточий,как и должно быть, видимо, уже…Погода за окном – лишь продлеваетсвоё присутствие. Деревья в неглижестолбят пейзаж. Ничто не предвещаетни радости, ни праздника в душе…Старик глядит на море молчаливо,страдая по растерзанным ужеснастям. Луна в окошке сиротливоторчит меж веток голых – напоказ,страдая тоже, как и все в округе,от бессердечия погоды, что сейчасготовится отдать округу – вьюгево временное пользованье. Час,когда закончится бесчинство – не известен.Но лучше кончить здесь сейчас рассказ,пока не слышно заунывных песен.Январь 21 2013 г.