Подростки

К грузовику проворно направился старик с сутулыми плечами, но плотный и вместе с шофером начал выгружать тормозные колодки. Лучковский поравнялся со стариком. Старик что-то ему сказал. Лучковский, очевидно, вынужден был задержаться. Старик передал ему колодку. Лучковский принял ее и положил на землю. Потом получил следующую.

— У Лиханова не вывернется, — сказал Виктор Данилович, — пока не разгрузит машину.

— Да, — улыбнулся Тося.

Старик Лиханов знаменитая личность. Ему семьдесят три года. На территории депо старик — хозяин, и притом деспотичный. Во дворе депо лежит паровозный котел, воспоминание о далекой молодости старика. Теперь он пытается к чему-нибудь этот котел приспособить. Котел его собственность. Его забава. Но никто не смеет вслух сказать, что забава. Боятся. Лучковский, после разгрузки и складывания колодок, наверное, будет мобилизован еще и на котел.

С крыши спустился Шмелев, закончил работу. Шмелев величайший насмешник в училище. Но лучше его нет крышевика. Многие боятся прикоснуться к контактному проводу, даже если горит зеленый разрешающий сигнал, висит изолирующая штанга и закрыта на замок рукоятка включения напряжения на провод. Все равно боятся.

Очень не любит вылезать на крышу Ваня Карпухин. Он не доверяет электричеству. На втором курсе Ваня пальцами попал на ток. Он закричал, и все перепугались. А Ваня шептал побелевшими губами, что побывал под напряжением. Его трясло. Прибежавший на шум Виктор Данилович положил на клеммы прибора свои пальцы и продемонстрировал Ване, что ток ерундовый, комариный. Почти всех ребят потом не один раз кусало комариным током.

Шмелев, спустившись с электровоза, сказал:

— Крыша на высоте! Проверяйте, мастер. Ключ и ромашка!

Виктор Данилович кивнул. Шмелева проверять не надо. Гаечный ключ и ромашка — плакат в училище, на котором написано: «Соблюдай культуру в труде!»

А Ваня Карпухин остатками красной краски выкрасил пожарное ведро, тоже инвентарь электровоза. Ведро висело, как гроздь спелой рябины.

Электровоз был готов к сдаче комиссии.

Ребята сняли халаты и джинсы, помылись под душем, надели училищную форму. Теперь их не сразу отличишь среди профессиональных железнодорожников. Только Ваня Карпухин выглядит школьником.

Пришел и старик Лиханов. Привел Лучковского. Старик надоедал ребятам, следил, чтобы не трогали новый инструмент, «не скрали», без конца объяснял, как пользоваться гайковертом, заваривать трещины, зачищать швы, паять провода. Шмелев однажды с ним схлестнулся не на жизнь, а на смерть.

— Да замолчи ты, старческий организм!

Старик ударил его в грудь с такой силой, что Шмелев отлетел и трахнулся спиной о выпрессовочный аппарат, с помощью которого из буксы вышибают подшипники. Шмелев чуть не вышиб из буксы подшипник. Он даже не мог сам подняться, и его подняли ребята. Выстроились перед Лихановым грозной стенкой. Чем бы тогда все это кончилось — неизвестно. Подоспел Скудатин.

— Никита Евдокимович…

— Отойди, Витька… — Старик сжимал большие костистые кулаки. — И тебе дышалку набок сверну.

— Никита Евдокимович, ты в своем уме?! Успокойся!

— Я спокоен. — Он сплюнул, мрачно усмехаясь. — Одного заземлил и еще парочку заземлю. У меня своя на них педагогика.

Сегодня по этой педагогике таскал тормозные колодки Лучковский.

Дежурный снял замок с рукоятки разъединителя контактного провода, снял изолирующую штангу. Прозвенел звонок, вспыхнула красная лампа. Дежурный включил высокое напряжение.

Электровоз медленно выехал из депо и остановился. Теперь он был виден отовсюду. Что-то в него перешло от ребят, от их юной заносчивости. Может быть, так казалось оттого, что Ваня Карпухин навел лоск на электровозе, подновил красные полосы.

Комиссия приступила к осмотру. Старик Лиханов опять был в первых рядах: он принимал машину. Каждый подозрительный бугорок колупал своим крепким пальцем, будто когтем, присматривался, принюхивался. Отходил от машины и смотрел на нее издали, хмурясь, тяжело сопя.

— Бугай… — сказал негромко Лучковский. — Скобарь.

Группа направлялась в училище. Шли железнодорожным участком. Федя Балин, спокойный, сосредоточенный, руки вдавил в карманы пальто, Ефимочкин что-то торопливо рассказывал Феде, а Федя только молча кивал; Дима Дробиз и Шмелев оживленно переговаривались. Где Шмелев и Дробиз, тишины не будет. Там одно слово цепляется за другое, и чем одно слово громче и смешнее другого, тем считается полновеснее и необходимее, а все остальное — отработанный пар. Лучковский молча плелся сзади.

Тося наблюдал за Лучковским и улыбался. Старик Лиханов своей педагогикой иногда умеет воздействовать. Никаких при этом лишних слов. А результат самый положительный. Если бы и на Скудатина вот так воздействовать! В прежние годы Виктор Данилович постоянно был с ребятами, начиная с утренней линейки и кончая последним уроком. Теперь все реже они чувствовали, что мастер — их главный и верный друг. Не занимался группой: торопливый он, невнимательный, равнодушный. А скоро группа ЭЛ-16 кончает училище, уходит навсегда.

— Ищите женщину, — говорил Шмелев. — Такая селявилия!