Подруга мента

Жизнь у меня бурная, вляпываюсь я в истории постоянно, поэтому как только меня не называли. Но «Вован»! От благородного «Владимир» парень ухитрился такую гадость произвести, что ли? И неужели я в джинсах женщину не напоминаю? Однако разбору человеческих первичных и вторичных половых признаков я благоразумно не предалась. В конце концов, «Вован» — не оскорбление. Хотя кто его, Вована этого, знает. Тут мы как раз вывалились из подъезда во тьму Божию, чуть сбрызнутую излучениями звезд и фонарей. Наверное, чтобы привычное «свет Божий» не опровергать.

Разочарование, постигшее меня, ловко затесавшуюся в чужую тусовку, сравнить было не с чем. Стояли впритык две неприметных, приспособленных к деликатным заданиям машины, и из обеих несся зычный храп. Да я могла не только обрамленная этой пьянью, но и сама по себе уйти, хлопнув дверью подъезда, — охранники бы не пошевелились. Мне очень захотелось растолкать их и без обиняков выяснить, когда, где и при каких обстоятельствах они встречались со своими хилыми и, похоже, дружными бедняжками совестями последний раз. И куда нематериальные девушки эти их послали. Впрочем, ясно куда — сюда. А потом я остыла. После многочасового вглядывания в одну точку сон может сморить человека с совестью и даже с честью. Усталость и бессмысленность занятия — штуки коварные, подлые, заставляющие от себя защищаться. Я вот сказку про Ивана-царевича и Серого Волка могу каждый день перечитывать. А могу и наизусть пересказывать. В ней — абсолютно все про Бога и человека, удачу и невезение, радость и горе. Нет, серьезно. Волк из любви подготовит Ивану-царевичу «оптимальные условия», устранит все препятствия и скромно так просит единственного: «Не спи, сволочь, пока дело не сделаешь». А Иван? Естественно, заснет. И прочие свои слабости в провале мероприятия задействует. Волк ему: «Ты что вытворяешь, убогий? Это же тебе надо». Иван в плач: «Прости ты меня, Серый Волк, прости добрый и волшебный, последний раз дурня свалял». И Волк, веря, прощает. Разумеется, фокусничанье Ивана кончается смертью. Лютой смертью. Те, кто без волчьей благосклонности обходится, пособранней, пожестче будет. Только у Волка хватает сил простить и сгонять за живой водой. Эх, сказка, русская и народная…

Пока я по своему обыкновению унеслась в эмпиреи, поведение моего спутника несколько изменилось. Как бы это повежливей выразиться о ни в чем не повинном передо мной парне? В общем, органы его зрения, слуха и речи образовали нестойкую, элементарную, но все-таки связь с их повелителем — мозгом. Поэтому здоровяк освободил мое затекшее плечо и чуть ли не рыдаючи спросил:

— Девочка, а девочка, где Вован?

Мне стало его по-настоящему жалко. Шагал-шагал, думал-думал, что друг с ним рядом, а очнулся и увидел какую-то незнакомку, кажется, Вовану и в подметку не годящуюся.

— Сейчас догонит, — утешила я его.

— А… — доверчиво протянул парень. Но вдруг забеспокоился: — Разве Вован еще может ходить?

Мне стало не по себе. Мало ли что привык делать с ногами Вована этот верзила. Почему Вован регулярно теряет способность двигаться по вечерам? Но уступить предполагаемому супостату в красноречии я не решилась и сказала:

— А…

Сказавши же, естественно, метнулась вправо и назад. Спасибо за помощь, ребята. Из двора мы выбрались, дальше я сама.

Гигант попытался приобнять упругий прохладный воздух, ойкнул и с трогательным облегчением сообщил «ночному эфиру»:

— Видишь, Вован, я трезв, я отлично помню, что мы уложили тебя спать за креслами. Найдут наш подарок хозяева, оборжутся. Где же тогда девочка?

Я неслась к остановке. Существует же какой-то дежурный транспорт, иначе моя затея провалится. Транспорт под названием трамвай существовал, мотался, лязгал, трясся по рельсам и даже остановился передо мной. Я почему-то сказала пожилой круглолицей женщине в кабине:

— Спасибо.

А она мне почему-то:

— Садись уж, а то нарвешься.

И я села, одна-одинешенька в полуосвещенном салоне, несколько потрясенная необычным ощущением ночной трамвайной избранности и весьма по-боевому настроенная. Мне еще предстояло минут сорок пять ехать, минут пятнадцать идти пешком, а потом лезть через полутораметровую кирпичную стену. Когда такое в перспективе, разумнее всего расслабиться и поглазеть на словно съежившийся, клубочком свернувшийся во сне город.

Муженек мой умеет быть полезным власти, поэтому проживает не у черта на куличках, а в глубинах зеленого, тихого, некогда окраинного и совершенно непромышленного городского квартала. Там по утрам птицы поют, а не истерично жалуются друг другу на экологическую ситуацию. Там ежики перебегают дорогу вместо кошек и ужи шелестят в садах, как осенние листья, гонимые ветром по шершавому асфальту.

Что-то раскисла, а мне нельзя. Я никогда не боялась ночных улиц. Просто шляюсь по ним, не приближаясь к тротуарам и, следовательно, к подворотням. Когда-то пьющая, разбитная и горластая соседка, тетя Валя, учила свою дочку Юльку, а заодно и меня, «неприспособленную интеллигентку»: