Подружка невесты

— Я же тебе говорила, что убила его, Филипп, — говорила Сента, — я тебе все время твердила, как ударила его стеклянным кинжалом.

Он не мог произнести ни слова. Он мог лишь повторять, что требует правды. Она была более спокойна и разумна, чем когда-либо, расспросы ее даже забавляли.

— Теперь я понимаю, что убила не того человека. Но ты ведь мне все время говорил, что Арнэм живет там. Ты мне показывал дом. Мы проезжали мимо, ты показал на него и сказал: «Вот здесь живет Джерард Арнэм». Думаю, Филипп, ты должен признать, что ошибся ты, а не я.

Она рассуждала так, будто проблема лишь в том, что она выбрала не того человека. Она, возможно, слегка сердилась за то, что Филипп опоздал на свидание. Он закрыл голову руками. Он так и сидел, чувствуя скапливающийся между пальцами пот и горячую пульсацию в висках. Сента дотронулась до него рукой, от прикосновения ее детской ладошки Филипп вздрогнул и отшатнулся. Будто к коже очень близко поднесли зажженную спичку.

— Это совершенно не важно, Филипп, — долетали до него ее слова, произносимые мелодично, ласково, рассудительно. — Совершенно не важно, кого я убила. Смысл в том, чтобы кого-нибудь убить, чтобы доказать свою любовь. В общем — если ты, конечно, не против, чтобы я об этом говорила, — ты ведь убил не того опустившегося старика — как там его, Джоли, да? Ты тоже ошибся. Но тем не менее поступок совершен, — она как-то мягко и жалко хихикнула. — В следующий раз, я полагаю, получится лучше, мы будем аккуратнее.

Филипп вскочил и набросился на нее прежде, чем понял, что происходит. Сжав ее плечи, вонзившись в них ногтями, он швырял ее на кровать, вдавливал в матрас ее хрупкое тело, слабую грудную клетку, птичьи кости. Сента не сопротивлялась. Она подчинилась силе, только едва стонала, а когда он стал ее бить, лишь закрыла лицо руками.

Увидев кольцо, которое он ей подарил, серебряное, с лунным камнем, Филипп остановился. Это кольцо и лицо Сенты, так слабо защищенное от его молотящих рук, словно заставили его замереть. Ведь он был человеком, ненавидящим насилие, и до этой минуты не мог представить себе, как совершает жестокость. Даже разговоров об этом он не переносил. Даже сама мысль о чем-то подобном казались ему началом разложения.

Звучащий наверху «Большой вальс» из «Кавалера розы» пронизывал потолок мелодичным тяжелым напевом. Чувствуя отвращение к самому себе, Филипп рухнул на кровать. Он был в шоке, он не чувствовал способности мыслить, он хотел умереть.

Спустя какое-то время он услышал, что Сента встала. Она терла глаза. Он поранил ей лицо, на одной из скул был след крови. Кольцо с лунным камнем врезалось в палец, когда она заслонялась. Сента вздрогнула, увидев кровь на кончике пальца. Она встала на четвереньки, чтобы рассмотреть в зеркале царапину на лице.

— Прости, что ударил тебя, — проговорил Филипп, — я был не в себе.

— Все в порядке, — сказала она, — не важно.

— Как раз важно. Я не должен был к тебе прикасаться.

— Можешь меня бить, если хочешь. Можешь делать со мной все что угодно. Я люблю тебя.

Ее реакция поразила его. Потрясение было так огромно, что погрузило Филиппа в какое-то бессознательное состояние. Он мог лишь беспомощно смотреть на Сенту, слушать эти слова, произнесенные в немыслимой ситуации. Ее лицо было ласковым от любви, будто черты начали таять. Кровь искажала серебряно-белое совершенство, делала Сенту земной. Слишком земной.

— Значит, все правда? — выдавил Филипп.

Сента кивнула. Она удивилась, но как-то очень по-детски искренне:

— Ну, да, правда. Конечно, правда.

— То, как ты следила за ним, подошла к нему и сказала, что тебе попало что-то в глаз, — правда? — Он едва мог выговорить это, но все же выговорил: — И то, что ты нанесла удар в сердце, — тоже правда?

— Я же тебе говорила. Конечно, это правда. Я не подозревала, что ты сомневался, Филипп. Я думала, ты веришь мне.

В горячке страха, неверия и паники он приехал из Чигвелла прямо на Тарзус-стрит. Он не заезжал ни в офис, ни домой, поэтому оказался здесь довольно рано. И в этот раз, возможно, впервые, через окно в подвале она заметила, как он пришел. С ее губ исчезла улыбка, когда она увидела его лицо.

Он не привез ни вина, ни продуктов. То был крах его мирка — по крайней мере, он так думал, с трудом спускаясь в подвал. Он никогда больше не сможет пить, не сможет есть. Ответив на все вопросы, ответив на них утвердительно, Сента спросила:

— А не выпить ли нам вина? Я бы с удовольствием. Филипп, может, сходишь, купишь бутылочку?