Подшофе

Номера в отеле «Флорида» расположены наискосок друг от друга; с карнизов для занавесок сошла позолота.

Несколько месяцев спустя мы вновь отправились в путь, решив поездить по югу страны; в Дижоне мы ночевали вшестером в одной комнате (отель «Дыра», пансион от двух франков, льющаяся вода), потому что больше ночевать было негде. Наши друзья считали, что это их слегка компрометирует, но храпели до самого утра.

В городке Сали-де-Беарн, в Пиренеях, мы лечились от колита, главной болезни того года, и отдыхали в отеле «Бельвью», в номере, отделанном белой сосной и освещенном бледным солнцем, которое катилось вниз с Пиренеев. На камине в нашем номере стояла бронзовая статуя Генриха IV: в этом городке родилась его мать. Заколоченные досками окна «Казино» были заляпаны птичьим пометом – прогуливаясь по застланным туманом улицам, мы купили трости с пиками на конце и были слегка разочарованы во всём на свете.

На Бродвее приняли нашу пьесу, и киношники предлагали шестьдесят тысяч долларов, но к тому времени мы сделались хрупкими, как фарфоровые статуэтки, и казалось, что всё это не имеет большого значения.

Когда курс лечения закончился, взятый напрокат лимузин довез нас до Тулузы, кренясь на сторону при объезде серой стены Каркассона и разогнавшись на протянувшихся вдаль незаселенных равнинах Кот-д’Аржана. Отель «Тиволье», нарядный с виду, был совершенно заброшен. Желая убедиться, что в этом мрачном склепе еще продолжается жизнь, мы то и дело вызывали звонком официанта. Он возмущался, но приходил, и в конце концов мы вынудили его принести нам так много пива, что оно усугубило мрак.

В отеле «О’Коннор» мерно покачивались в гостиничных креслах, благоразумно убаюкивая свое прошлое, старые дамы в белых кружевах. Зато в кафе, расположенных на Английской набережной, по цене портвейна подавали синие сумерки, а мы танцевали местное танго и смотрели, как трясутся от холода девушки в платьях, подходящих для отдыха на Лазурном берегу. Мы с друзьями направились в ресторан «Перрокет», одна из нас – с голубым гиацинтом, другой – со скверным характером, из-за которого он купил тележку, полную жареных каштанов, и тут же щедрой рукой распространил их теплый, пригорьковатый аромат по всей холодной весенней ночи.

В грустном августе того года мы съездили в Ментону, где заказали буйабес в похожем на аквариум павильоне у моря напротив гостиницы «Виктория». Холмы серебристо-оливкового цвета своими очертаниями идеально подходили для обозначения границы.

Покидая Ривьеру после третьего лета, мы заглянули в отель «Континенталь» в Канне навестить знакомого писателя. Он гордился тем, что самостоятельно принял решение взять себе черную дворнягу. У него были хорошенький домик и хорошенькая жена, и мы с завистью смотрели на его удобные предметы обихода, благодаря которым складывалось впечатление, будто он удалился от мира, хотя на самом деле он всегда воспринимал внешний мир по-своему, ограничивая его влияние.

Вернувшись в Америку, мы поселились в гостинице «Рузвельт» в Вашингтоне и навестили одну из наших матерей. Хлипкие однотипные гостиницы серийного производства вызывали у нас такое чувство, будто, живя в них, мы занимаемся профанацией – мы покинули клинкерные мостовые[30] и вязы Вашингтона с его разнородными качествами и продолжили путь на юг.

1927

Путь до Калифорнии очень далек, к тому же по дороге приходилось поворачивать такое множество никелированных ручек, избегать стольких технических новинок, взывать к помощи такого количества кнопок – короче, встречалось так много непривычного и так много «Фреда Харви»[31], что, когда один из нас решил, будто у него аппендицит, мы сошли с поезда в Эль-Пасо.

Захламленный мост с шумом переносит вас в Мексику, где рестораны украшены папиросной бумагой и можно купить контрабандную парфюмерию – после войны мы ни разу не видели мужчин с револьверами на бедрах и потому восхищались техасскими рейнджерами.

До Калифорнии мы добрались как раз к началу землетрясения. Погода была солнечная, а ночами туманная. На освещенной шпалере за окнами «Амбассадора» висели в тумане белые розы; в пятне аквамаринового света непрестанно выкрикивал нечто невразумительное неестественно большой попугай яркой расцветки – само собой, все принимали эти возгласы за непристойную брань; дисциплинированность калифорнийской флоры подчеркивали горшки с геранью. Мы воздали должное неброской, слегка отрешенной и старомодной красоте Дианы Мэннерс[32] и пообедали в «Пикфэре»[33], где поразились тому, как энергично покоряет жизнь Мэри Пикфорд. Заботливый лимузин в удобное для жителей Калифорнии время доставил нас туда, где мы были глубоко тронуты хрупкостью Лиллиан Гиш[34], слишком спешившей жить и питавшей слабость к оккультным наукам.