Подсказчик

Мила не поняла, на что он намекает, но переспрашивать не стала. Горан провел рукой по лбу и потер усталые глаза. На лице его опять появилось выражение той самой задумчивости. Какая-то мысль на секунду-другую уводила его от всех, но почему-то криминалист отодвигал ее в сторону.

– Каково первое правило разработки подозреваемого?

– У всех есть свои секреты, – торжественно изрек Борис.

– Именно, – подхватил Горан. – У всех свои слабости, и нет человека, который хотя бы раз в жизни им не поддался. У каждого из нас есть малый или большой секрет, в котором невозможно признаться. Но оглянитесь вокруг: этот человек был образцом семьянина, верующего, труженика. – Горан перечислял, разгибая пальцы. – Филантроп, следит за здоровьем, берет напрокат документальные фильмы, не имеет пороков, коллекционирует бабочек. Похож он на реального человека?

Ответ на сей раз был очевиден. Нет, не похож.

– Откуда у подобного персонажа труп девочки в багажнике?

– Он собирался уничтожить улики, – высказался Стерн.

Горан развил его мысль:

– Он ослепил нас своей образцовостью, чтобы мы не искали в других местах. А где мы с вами еще не искали?

– Так что же мы должны делать? – спросила Роза.

– Начнем сначала. Ответ находится среди всего, что вы пересмотрели. Надо опять просеять весь материал через сито, снять с него блестящий налет. Не дайте себя обмануть образцовой жизнью: этот блеск нужен только для того, чтобы отвлечь нас и запутать. И еще вам надо…

Горан опять потерял нить. Сосредоточил внимание на чем-то другом. На сей раз это заметили все. Какая-то мысль крепла у него в голове.

Мила проследила за его взглядом, блуждавшим по комнате. Он не просто пребывает в пустоте, нет, он явно что-то рассматривает.

И тут Гавила громко спросил:

– Кто-нибудь прослушал автоответчик?

Все застыли, уставившись на аппарат, который красным глазком подмигивал присутствующим, и мгновенно почувствовали себя виноватыми: как же они могли такое забыть? Горан, не придавая значения их растерянности, шагнул вперед и просто нажал кнопку воспроизведения.

Из аппарата донеслись слова покойника.

Александр Берман в последний раз вошел в свой дом.

– Э-э… Это я… Э-э… У меня мало времени… Но я все равно хочу тебе сказать, что сожалею… Обо всем сожалею… Надо было раньше сказать, но я не решался… Прости, если можешь. Это я во всем виноват…

Сообщение прервалось, в комнате воцарилась мертвая тишина. Все взгляды, как и следовало ожидать, устремились на Веронику Берман, бесстрастную, словно статуя.

Только Горан Гавила не замер в неподвижности. Он подошел к госпоже Берман, приобнял ее за плечи и передал на руки женщине-полицейскому, которая отвела ее в другую комнату.

Потом Стерн, опомнившись, высказался за всех:

– Ну что, господа, судя по всему, у нас есть признание.

8

Она бы назвала ее Присциллой.

Пользуясь методом Горана Гавилы, который наделял именами разыскиваемых преступников, чтобы очеловечить их, сделать реальными людьми, а не бесплотными тенями. Именно так Мила назвала бы жертву номер шесть, присвоив ей имя более счастливой девочки, которая сейчас где-то (кто знает где) продолжает жить, как все другие девочки, не ведая о том, чего избежала.

Мила приняла это решение по пути обратно в мотель. На сей раз ее отвозил другой агент: Борис не вызвался, и Мила не осуждала его, после того как столь резко оттолкнула утром.

Решение назвать шестую девочку Присциллой объяснялось не только потребностью очеловечить ее. У Милы был и другой мотив: она не могла больше называть ее по номеру. Судя по всему, только ее, Милу, теперь интересует установление личности; остальные после прослушивания автоответчика уже не считают это приоритетным.

У них есть труп в багажнике и запись на автоответчике, которая фактически является признанием вины. Усердствовать больше не имеет смысла. Теперь надо только связать торгового агента с другими жертвами и сформулировать мотив. Возможно, это уже сделано.

Жертвы – не девочки, а их семьи.

Горан подбросил ей эту мысль, когда они наблюдали за родителями девочек через стекло в морге. «Эти супруги по разным причинам завели только одного ребенка. Матерям хорошо за сорок, и они едва ли питают надежду вновь забеременеть…. Это они подлинные жертвы. Он их изучил, выбрал. Одна-единственная дочь. Он хотел лишить их всякой надежды на то, чтобы снять траур и попробовать забыть о потере. Им до конца дней придется помнить о ране, которую он нанес. Он умножил их боль, отняв у них будущее. Лишил их возможности оставить память о себе и преодолеть собственную смерть. Он этим питается. Это награда за его садизм, источник его наслаждения».