Подснежник

Но вот курс лекций был прочитан, а Департамент тюремного образования не проявил никакого интереса к его возобновлению – во всяком случае, не в качестве одного из разрешенных видов деятельности для особо опасных заключенных Субмарины. Кроме того, до меня дошли слухи, что начальник тюрьмы и его заместитель считают мой проект потенциально опасным и подрывающим основы. Сотрудники тюрьмы жаловались, что заключенные, которые и раньше за словом в карман не лезли, стали еще более активно утверждать свои права, после того как прослушали курс. Занятия дали им новые знания, улучшили их умение правильно выражать свои мысли, и надзирателям приходилось не сладко. Безусловно, пошив мягких игрушек казался администрации более надежным методом перевоспитания особо опасных преступников.

Между тем почти все заключенные блока «Е», с которыми я успел познакомиться, говорили мне, что хотели бы учиться и дальше. Я поощрял их к этому, как мог, хотя по временам мне казалось, что надо мной элементарно подшучивают. Особенным желанием учиться отличался Гарри. И как всегда, у него были для этого свои причины.

– Помнишь, ты рассказывал об исследованиях, которые провели в своих тюрьмах шведы? – сказал он мне в последний день. – Ну, насчет воздействия на психику длительных сроков заключения, сенсорного голода и всего остального… Согласно этим исследованиям, человек может выдержать пять, в лучшем случае семь лет – потом он просто ломается. Семь лет – вот все, что у меня есть. Семь лет невезения. Но все на свете когда-нибудь кончается… Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Боюсь, что не совсем, Гарри.

– Слушай… – прошипел он и небрежным жестом велел мне наклониться поближе. Его прищуренные глаза впились в мое лицо. – Смотрю я на тебя и думаю о том единственном, что только и может иметь смысл в этих стенах… Я думаю: может быть, ты и есть та дверь, через которую я выйду? После семи лет мое дело будет в первый раз рассматриваться в комиссии по помилованию, а до этого мне только и остается хлебать баланду да считать дни. Но мне это не подходит. Вот я и подумал – может быть, есть более простой способ? Я имею в виду это самое образование… Средняя школа, школа второго уровня, Открытый университет и – «сезам, откройся»? Ты понимаешь? Ведь, если я займусь самообразованием, разве это не будет значить, что я перевоспитался? Да и комиссии это должно понравиться, как думаешь?

Он улыбался, но в его уверенности было что-то наигранное. Да и в голосе Гарри звучало неподдельное отчаяние, и я боялся будить в нем надежды, которые могли не сбыться.

– Да, – сказал я осторожно. – Может быть.

Гарри с сомнением засопел. Его густые брови сошлись на переносице еще теснее; нахмурившись, он пристально вглядывался в меня.

– Может быть… – повторил он. – Ну а как ты считаешь?

– Я думаю, – быстро ответил я, боясь, что любая пауза может породить ненужное напряжение, – что образование не помешает тебе в любом случае. Кроме того, ты ведь сам хочешь учиться, так? Хочешь учиться, узнать больше…

Гарри усмехнулся. Впервые его улыбка была не хищной, а какой-то застенчивой. Почти робкой.

– Да, хочу, – нехотя признался он.

На прощание я сказал Гарри, что поговорю насчет него с заместителем начальника тюрьмы по учебно-воспитательной работе, хотя и сомневаюсь, что это принесет сколько-нибудь ощутимый результат. Гарри в свою очередь попросил поддерживать с ним контакт. Я ответил, что не имею ничего против. В конце концов, это казалось только логичным: криминолог должен изучать преступников. Я был уверен, что, продолжив общение с Гарри, сумею удержаться на чисто профессиональных позициях.

Гарри начал готовиться к экзаменам по программе средней школы. После того как я закончил читать свои лекции, я успел навестить Гарри в Субмарине только один раз, прежде чем его отправили в Лейнстер. Этот перевод был частью «плана рассредоточения», согласно которому заключенных категории А постоянно перемещали с одного места на другое. План этот разрабатывался для предотвращения проблем, которыми было чревато длительное содержание групп особо опасных преступников в одном исправительном учреждении, поэтому Гарри отправили в другую тюрьму без всякого предупреждения. В уголовной среде подобные переводы назывались «получить билет на поезд-призрак». Сам Гарри называл свое перемещение «Национальным турне».