Подснежник

– Ну да, абстрактные размышления мне пока по плечу. Это-то как раз беспокоит меня меньше всего. Но когда я пытаюсь думать о конкретных обстоятельствах собственной жизни, мне начинает казаться, что я схожу с ума. И это вовсе не преувеличение – на моей памяти это случалось достаточно часто. Ты ведь помнишь Джеффа? Малыша Джеффа из Субмарины?

Я кивнул. Убийца с мягкими манерами.

– Так вот, Джефф точно сдвинулся по фазе. Некоторые говорят – этот парень нашел Бога… Наверное, Джеффу действительно кажется, что он обрел какую-то новую реальность. Однажды он сказал мне: «Гарри, отныне буду жить внутри собственной головы». А я ему ответил: «Уверен, там достаточно просторно, Джефф, дружище…» – Гарри невесело хохотнул. – Но дело не в этом, – добавил он. – Джефф считает, что, уйдя в себя, он сможет спастись от того, что его окружает. Увы, у меня так не получится.

– Мне кажется, что в некотором смысле ты все-таки используешь собственную голову в качестве убежища. Ты учишься…

– Нет, Ленни, ты не понимаешь. Все, что находится внутри человека, вовсе не какой-то другой мир. И поэтому то, что заперто у меня в черепушке, меня не особенно занимает. Вся беда в том, что я нахожусь взаперти. Это моя реальность, и она мне не нравится.

Несколько месяцев спустя, когда я, вооружившись очередным разрешением на посещение, приехал в Лейнстер, мне вдруг сказали, что визит отменяется. Гарри на семь недель лишили свиданий. За «нарушение дисциплины и правил тюремного распорядка» – это было все, что мне удалось узнать. Что произошло на самом деле, мне так и не сказали. Я, конечно, написал Гарри, но ответа не получил. Сначала я огорчился, что наша связь прервалась таким неожиданным образом, но шли недели, и я начал понемногу забывать о нем.

Но какое-то время спустя Гарри вдруг стал мерещиться мне наяву. Если я задумывался о нем, то приходил к выводу, что он действительно сошел с ума, как и боялся. Это была неприятная мысль, но я успокаивал себя тем, что в данном случае ничего не могу поделать.

Наконец, месяца примерно через три, я вдруг получил письмо из Дурхэма. Оказывается, Гарри отправили в новую тюрьму на «поезде-призраке». Выправив соответствующее разрешение, я поехал навестить его. Откровенно говоря, я боялся увидеть Гарри сломленным или больным, но, когда я увидел его в комнате для свиданий, мне показалось, что настроение у него по-прежнему бодрое. Правда, за время, что мы не виделись, у него отросли довольно длинные волосы, к тому же теперь Гарри, похоже, заботился о своей внешности не так ревностно, как когда-то. И все же были в его облике некое спокойствие и отстраненность, которые, будучи университетским преподавателем, я сразу узнал. Гарри выглядел как образованный человек. Почти как ученый.

Как выяснилось, Гарри лишили свиданий и отправили в одиночку за то, что он подрался с одним из заключенных.

– Что, черт побери, стряслось? – спросил я чуть ли не с упреком.

Гарри пожал плечами:

– Этот парень – отравитель – сидел со мной в Лейнстере. Он уже имел диплом Открытого университета, учился в заочной аспирантуре и считал, будто знает все на свете. Этот тип все время меня подначивал – говорил, мол, социология – наука для самых тупых, а тот, кто выбирает ее в качестве своей специальности, просто идет по пути наименьшего сопротивления. Он считал, что она недостаточно точна и конкретна и что получить диплом социолога может и обезьяна. В конце концов он меня достал, и я ему врезал. Точно и конкретно, по самым помидорам. Показал ему, кто из нас обезьяна.

– Гарри…

– Я знаю, знаю, – перебил он. – Конечно, это было глупо, но… Этот гад буквально сводил меня с ума. Он утверждал, что социология не имеет права называться наукой и вообще задирал нос.

– Что же он изучал, этот парень?

– Химию.

Я рассмеялся.

– Я знаю, – кивнул Гарри. – Действительно смешно: чертов отравитель изучает в тюрьме химию. Вот еще один пример того, насколько плохо, формально работает у нас у нас Служба исполнения наказаний. Этому говнюку самое место в Бродмуре, а он… Но с моей стороны было глупо устраивать драку. Мне следовало сдержаться, а не лезть на рожон.

– Вот это верная мысль, Гарри.

– Нет, я не из-за наказания – одиночное заключение вполне можно пережить. Меня волнует другое: из-за этой драки меня могут лишить условно-досрочного. А мне не хочется добавлять к своему сроку ни одной лишней секунды. Самое обидное, что в пятидесятых мне бы прописали порцию розог или плетей, и на этом бы все закончилось.

Я невольно поморщился, и Гарри, заметив мою реакцию, усмехнулся. Разумеется, будучи криминологом, я не мог не знать, что телесные наказания в британских тюрьмах были запрещены еще в начале шестидесятых, и все же даже простая мысль о чем-то подобном по-прежнему меня шокировала.

– Нет, так действительно было бы лучше, – продолжал Гарри. – Пока существовали телесные наказания, люди не теряли условно-досрочное и не подвергались никаким другим санкциям. Правда, это было дьявольски больно и, конечно, унизительно, и все же…

– Это было варварство.