Подснежник

Нация есть общественное предприятие; во всем остальном это, фактически, игровое поле для авантюризма и оппортунизма власти.

Вол Соинка,[4]1964

2 ноября, понедельник

Иду в палату лордов, на церемонию официального представления. Впереди шагает «Черный жезл» – его эбеновая трость увенчана вставшим на дыбы золотым львом. Герольдмейстер с орденом Подвязки торжественно несет патент, которым мне жалован титул лорда Тереби Харктуэлл-Приморского. В сопровождении двух пэров я подхожу к «мешку с шерстью»…[5]

Мне всегда нравились эти допотопные ритуалы, к тому же, откровенно говоря, ничего лучшего со мной еще не случалось. Тедди Тереби будет заседать в верхней палате! Среди светских лордов и духовных владык! На мне, разумеется, все, что необходимо: накидка из меха горностая, бриджи до колен, туфли с серебряными пряжками и шелковые чулки. Пытаюсь двигаться сообразно случаю. Шагаю широко, но не быстро, с достоинством. Правда, очень трудно не шататься.

Церемония официального представления очень торжественная и вместе с тем – смешная. Абсурдный, дурацкий, но на удивление красивый ритуал. Он успокаивает, вселяет уверенность. Мне он очень нравится. Возможно, причиной тому – воспитание в духе Высокой церкви:[6] когда-то давно я воспринимал все, что мне говорилось, с излишней серьезностью. Как бы то ни было, период, когда я учился в Оксфорде, прошел под знаменем англо-католицизма, и, наверное, это заметно до сих пор. Во всяком случае, участие в разного рода церемониях и обрядах неизменно на меня действует. Я начинаю ощущать какие-то сигналы и движения души, которые кажутся мне… правильными, что ли. Ритуалы вообще великая вещь. Как еще можно сообщить окружающим о своих намерениях, не говоря ничего вслух и не привлекая к себе ненужного внимания? А я всегда был скрытен и не любил привлекать внимание.

Так, теперь нужно вручить патент и повестку лорд-канцлеру. Расписаться в Пергаменте верности,[7] принять Присягу, поцеловать Библию. Каждое из этих действий поражает возвышенностью и какой-то необычайной нравственной чистотой. Вместе с тем каждая из этих небольших формальностей представляет собой своего рода побег от грубой и приземленной повседневности.

Я снова чувствую себя новичком. Совсем как много лет назад, в 1924 году, когда я впервые заседал в парламенте в палате общин. Тогда тоже было официальное представление, хотя никакого особого наряда протоколом предусмотрено не было. Помню я и другие традиционные ритуалы – не менее важные, хотя и несколько менее формальные. Например, когда Чипс Ченнон повел меня показывать туалетные комнаты для членов парламента. «Самые важные помещения во всем здании!» – сообщил он с наигранной серьезностью, но, как он ни старался, в его не выражавших ничего, кроме тупой серьезности, глазах не промелькнуло ни малейшей искорки.

Это было сорок лет назад. С тех пор мне, пожалуй, удалось добиться кое-какого успеха. Другое дело, что мой политический и государственный потенциал так и остался не реализованным. Начало было весьма многообещающим, но потом – в тридцатых – случился этот глупый скандал. Я не сообщил об участии в нескольких бизнес-проектах. Ввел в заблуждение палату. В итоге мне пришлось подать в отставку с поста члена кабинета, и больше я назначений в правительство не получал. Вместо этого я превратился в одного из «заднескамеечников»[8] – быть может, не такого заурядного, как большинство, но все же… Признаться по совести, я рад, что теперь это осталось в прошлом. Столько лет потрачено, а что я получил в награду за службу? Какое-то жалкое пожизненное пэрство!.. Да меня просто вышибли, хотя и с повышением! Какой-то остряк даже сказал по этому поводу – дескать, только правильно, что, – учитывая мою репутацию, – я получил пэрство согласно представленному сэром Алеком списку награждаемых по случаю роспуска парламента.[9] Как бы там ни было, теперь я чертов лорд. Можно немного и поважничать.