Подсолнушек

Костя вспомнил, как когда-то нечаянно обжег палец, было ужасно больно. Он посмотрел на мальчика: «Его надо скорей в больницу!.. Ну чем ей поможет тетя?»

Тетя не спешила посылать женщину и больницу, нет. Она медленно повернулась к иконам и начала шептать молитвы. Молилась долго, усердно, потом взяла с божницы пузырек с какой-то жидкостью, взболтнула и обрызгала мальчика. Ребенок вздрогнул и захлебнулся криком. С болью и тупой покорностью на него смотрела мать.

— Не печалься, молодка, — утешала женщину тетя, — за грехи наши тяжкие господь наказывает нас. — Тетя передала женщине пузырек. — Этим будешь смазывать младенца. Маслице-то святое, из города Иерусалима!

Пламя свечи, зажженной тетей, колебалось как от ветра. В широко открытых глазах мальчика отраженный огонек почему-то казался холодным.

* * *

Был какой-то церковный праздник. Екатерина Семеновна вернулась из церкви со старухами приятельницами. Одна сгорбленная, с бельмом на глазу — Ивановна, другая тучная, могучего сложения — Егоровна.

— Егоровна торгует на базаре рыбой и раками, — шепнула Косте на ухо Тоня.

Егоровна говорила густым голосом, и от нее разило сырой рыбой. Рот у нее тоже был рыбий, а на левой щеке, возле ноздри, как у тети, торчала родинка. Если тетина родинка, как думал Костя, могла звонить дискантом, то родинка Егоровны — басом.

По случаю праздника тетя надела голубое шелковое платье и лакированные туфли на высоких каблуках. Туфли, видимо, были ей малы: когда она ступала, левую ногу поворачивала носком внутрь, будто переходила вброд ручей, ощупывая дно ногами.

Мелкими шажками тетя добралась до кровати, позвала Тоню.

— Сними с меня, ради бога, эти ужасные туфли! — сказала она.

Костя сразу их узнал:

«Теперь мамино платье и туфли будут вонять клопами и ладаном».

Старухи ехидно переглянулись: дескать, старая яга, корчит из себя молодую. Седина в бороду — бес в ребро.

До Кости донесся как бы издалека хриплый голос:

— Слыхали, где-то родился младенец с усами и бородой? — Это говорила Егоровна. — Все от бога. Уж и дети — не дети, а какие-то антихристы.

— Их в школах греху обучают, — поспешно заметила одноглазая.

— От школ-то и происходят безобразия. Их там учат стрелять да стекла разбивать каменьями.

Лицо у Кости вспыхнуло:

— Неправда, — сказал он.

Егоровна строго посмотрела на мальчика.

— Ты помолчи, когда говорят старшие. Еще я слыхала, — продолжала она, — что храмы закроют, священников и верующих вышлют в холодные края, а церкви отдадут пионерам под клубы…

Тем временем, успев переодеться в черное платье, Екатерина Семеновна пригласила гостей к столу. Двигая острыми локтями, она достала из бархатной поминальницы просфору, разломила ее на части. Перед Костей тоже положила кусочек:

— Кушай, племянничек, поминай маму.

На глаза Косте навернулись слезы. Быстро смахнув их, он локтем отодвинул просфору на край стола.

Перестав жевать, старухи зло смотрели на мальчика.

— Телом господним требуешь? — прошамкала одна из них. — Этому вас в школе учат?

— За ухо, да на колени! — гаркнула торговка рыбой и покраснела, как вареный рак.

Костя растерянно устремил глаза на тетю, но лицо у нее точно окаменело.

— Так брезгуешь? — сдержанно спросила она.

— Не буду есть! — вызывающе сказал Костя.

Тетина рука как будто стала вдвое длиннее обычного. Она протянулась через стол и схватила Костю за ухо.

От неожиданности он вздрогнул.

— Не буду есть!.. Не буду! — упрямо твердил Костя. Вырвавшись, он выбежал во двор.

Костю душили слезы. Боясь расплакаться и этим показать свою слабость, он убежал в сарай.

В сарае стоял полумрак. Сквозь непритворенную дверь пробивался свет, и в нем кружились крошечные пылинки. В кустах притаилась серая кошка, она охотилась за молодыми воробьями.

К Косте подошел Жучок, положил ему голову на колени, заглянул в глаза.

Долго сдерживаемая обида прорвалась, и Костя заплакал:

— Что смотришь? — обратился он к собаке. — Тебе хорошо, а вот меня тетка хочет сделать каким-то монахом! Все равно не буду есть просфору!.. Все равно убегу к дяде Степе!..

Костя не слыхал, как вошла Тоня, а когда она тронула его за плечо, насторожился:

— Чего тебе?

— Ступай, Катерина Семеновна зовут. Ты не плачь.

— Я не плачу! К тетке не пойду!

— А куда пойдешь? — вкрадчиво спросила девочка. — Может, и я с тобой?

Костя промолчал.

Тоня потопталась на месте, ушла. Костя достал из тайника книгу и перчатки — подарок дяди Степы, подержал в руках, снова спрятал.

…Остаток дня Костя провел во дворе, а когда начало смеркаться и взошла полная луна, отправился на свой жесткий сундук. Спать ему не хотелось. К тому же было душно и кусались клопы. Костя только притворился спящим.

В простенке между окнами был прибит засиженный мухами плакат. На нем — белозубая красавица в нарядном платье, а чуть ниже — таинственные буквы «ТЭЖЭ». Рядом, куда указывает лунная дорожка, висело на гвозде мамино платье. Оно казалось прозрачным, а его складки горели холодным голубым светом.