Подступы к «Неприступному»

— Что же это такое, черт вас побери?! — кричит он, нервно прохаживаясь перед стоящими по стойке «смирно» Фогтом и Штрейтом. — Да ведь эти русские офицеры просто дурачат вас! И вообще, гауптштурмфюрер Фогт, мы давно уже собирались прекратить вашу экстравагантную деятельность. Выдумываете тут разные фокусы, чтобы от фронта увильнуть. Даю вам сроку еще десять дней, и если за это время вы не осуществите того, что так опрометчиво обещали в своем донесении генерал-полковнику Цодеру, я немедленно возвращу вас на прежнюю должность командира саперной роты танковой дивизии «Мертвая голова»… А с вами, — обращается он к дрожащему от страха доктору Штрейту, — будет у меня разговор особый.

Ночная тревога

Военнопленные сидят в это время в своих блоках, куда загнал их унтер-фельдфебель Крауз.

— Представляю себе, какой разнос учиняет сейчас Фогту его начальство, — усмехается майор Горностаев.

— Не злорадствуйте, — мрачно замечает Нефедов. — Не позже как через полчаса мы испытаем все это на собственных шкурах, и в гораздо худшем варианте.

Через сорок минут в лагере действительно появляется капитан Фогт и приказывает унтер-фельдфебелю Краузу выстроить всех на аппельплацу.

— Мютцен аб! — командует Крауз.

Военнопленные мгновенно обнажают головы. Они слишком хорошо знают эту команду, хотя давно уже не слышали ее. Их примеру следуют и Бурсов с Огинским.

Капитан Фогт некоторое время прогуливается перед их строем своей обычной пружинистой походкой. Внешне он совершенно спокоен.

— Я имейт вам сказать вот что, — четко выговаривая каждое слово, произносит он наконец. — С завтрашний день вы все должен показать образец высокой производительность. Это значит, что все надо сделайт два раза быстрее, два раза больше, два раза лютче. Вы думайт, почему я давайт вам корошо кушайт? Я показывайт вас в списках два раза больше. Это вам есть понятно? Тогда должен быть понятно мой требований — два раза больше работа! С завтрашний день все надо делайт бегом! Это есть все! Разойдись.

Все мгновенно разбегаются, один только Огинский все еще стоит на своем месте в задумчивости. К нему тотчас же подбегает унтер-фельдфебель.

— Вонючий швайн! — яростно рычит он, замахиваясь на майора кулаком.

— Посмей только, скотина! — решительно шагает в его сторону Огинский.

На шум их голосов оборачивается не успевший далеко отойти Фогт. Он сразу же соображает, в чем дело, и раздраженно кричит унтер-фельдфебелю:

— Опять вы за свое, Крауз! Сколько раз я вам говорил: не сметь!

— Яво-оль! — недовольно бурчит Крауз.

…Спать в эту ночь все ложатся мрачными, неразговорчивыми. Молчит и Огинский, но, успокоившись немного, спрашивает Бурсова:

— Осуждаете меня?

— Смертельного врага вы теперь себе нажили, Евгений Александрович, — не отвечая на его вопрос, с тяжелым вздохом произносит Бурсов.

— Но не мог же я ему позволить…

— Не могли, — спокойно соглашается с ним Бурсов. — Я и не обвиняю вас. Я тоже не смог бы. А говорю вам об этом к тому, чтобы вы были настороже. Какую-нибудь гадость он вам непременно подстроит, поверьте моему слову.

Засыпают они поздно, хотя и не разговаривают больше. Но спят недолго. Просыпаются от выстрелов. Они слышатся где-то в стороне станции. Бурсов пытается выйти из барака, но Нефедов останавливает его:

— Там, на вышках, все пулеметы наведены на наш барак, товарищ подполковник. Эсэсовцы никому не разрешат выйти отсюда. А стрельба ночью уже не в первый раз. Думаю, что это партизаны напали на станцию.

— Поблизости, значит, есть партизаны?

— Да, в лесу за станцией.

— А от нас до станции сколько?

— Не менее шести километров.

Стрельба длится около получаса. Все это время территорию лагеря полосуют прожектора. Потом все стихает. А еще через четверть часа раздается страшный взрыв, от которого даже здесь, в лагере, вздрагивает земля и дребезжат стекла в окнах. Сразу становится светло.

— Похоже, что партизаны эшелон с бензином взорвали! — возбужденно шепчет Нефедов.

Стрельба возобновляется с еще большим ожесточением. А за дверями барака слышатся резкие слова команды на немецком языке.

— Наверно, капитан Фогт решил вести своих эсэсовцев на подмогу станционному гарнизону, — решает Нефедов. — Вот подходящее время для побега, если бы только были мы к этому готовы.

И снова два сильных взрыва, следующие почти сразу же один за другим.

— Ну да, конечно, это взрываются цистерны с бензином! — уже не сомневается более Нефедов.

В окнах, обращенных в сторону станции, полыхает такое зарево, что внутри барака можно разглядеть уже не только фигуры сидящих на нарах военнопленных, но и встревоженное выражение их лиц.

— А знаете, в честь чего этот партизанский салют? — спрашивает вдруг молчавший все это время Горностаев.

Все сразу же поворачиваются к нему, торопят:

— Да не тяните вы, ради бога!

— Советские войска приостановили наступление немцев на Курской дуге. Мало того, сами перешли в контрнаступление! Вчера был взят Орел. Сегодня Белгород.

Никто не спрашивает Горностаева, откуда ему это известно. Конечно же, это сообщило английское радио, передачи которого он слушает по распоряжению капитана Фогта.