Подступы к «Неприступному»

— Нет, нет, Евгений Александрович, ничего я такого пока не сделал. А теперь представляется возможность… Знаете, какая идея меня осенила? Хочу к Вейцзеккеру явиться под видом племянника Куличева.

— Да вы что?… Это же безумие!

— Почему же безумие? Нормальная партизанская дерзость. Во всяком случае, риску тут не больше, чем в той операции, которую только что так блестяще завершили вы.

— Ну, во-первых, не я, а мы, — поправляет его Огинский. — А во-вторых, как это взбрела вам в голову такая отчаянная мысль?

— Это только на первый взгляд кажется она отчаянной, — спокойно объясняет Азаров. — А на самом-то деле для ее осуществления нарочно не придумаешь более благоприятных обстоятельств. Давайте только присядем где-нибудь, Евгений Александрович, и спокойненько всё обсудим.

— Идемте тогда в мою землянку. У меня, кстати, есть, кажется, что-то во фляге, и мы выпьем с вами по чарке за новоиспеченного доктора наук.

Они спускаются в небольшую, лично Огинским сооружённую землянку, и майор действительно обнаруживает в своей фляге несколько глотков водки.

— А теперь слушайте меня внимательно, — просит Азаров. — Я очень надеюсь, что вы потом поможете мне уговорить командира. Он с вашим мнением очень считается.

Они устраиваются на жесткой койке Огинского. И еще до того как Азаров начинает излагать свои доводы, майор уже почти не сомневается, что лейтенант без особого труда уговорит его.

Наверно, кому-нибудь другому не сразу пришла бы в голову подобная идея, а у Азарова возникла она мгновенно. Майор Огинский не очень даже этому удивился.

— Вы сами сейчас увидите, как благоприятно складывается для нас ситуация, товарищ майор, — деловито, будто все уже давным-давно им продумано, рассуждает Азаров. — Вейцзеккер, как вам известно, затеял создать школу железнодорожных диверсантов, чтобы хоть что-то противопоставить нашей партизанской «рельсовой войне». Но собственного опыта в ведении такой войны у немцев нет. Вся надежда, стало быть, на наш. Ну, а кто же может поделиться с ними этим опытом? Конечно же, бывший лейтенант советских инженерных войск Стецюк. Им, правда, неизвестно, сведущ ли Стецюк в делах такого рода, но они не могут не знать, что подрывному делу обучают партизан наши кадровые офицеры-подрывники. Значит, интерес Вейцзеккера к племяннику Куличева, Тимофею Стецюку, совершенно очевиден.

Майор Огинский не находит достаточно веских возражений, и лейтенант Азаров продолжает:

— Пойдем теперь дальше. О том, что Стецюк погиб, не только Вейцзеккеру, но и вообще никому не известно. Это тоже не должно вызывать у нас сомнений…

— Но ведь усомнился почему-то Куличев.

— Любил, видно, племянника, вот и не хотел поверить Галининому письму. А может быть, и для перестраховки… Чтобы не Галина, а сам бургомистр Миргорода засвидетельствовал его смерть. Боялся, что Вейцзеккер не поверит письму Галины.

— А не может разве сам Вейцзеккер сделать такой запрос в Миргород, как только явитесь вы в Овражков, чтобы убедиться, тот ли вы человек, за которого себя выдаёте? Если не бургомистр, то Галина могла бы дать им точное описание подлинного Тимофея Стецюка.

— А вы последнюю сводку слыхали? Наши войска заняли уже не только Миргород, но и Полтаву.

— Она могла эвакуироваться…

— Едва ли. Я внимательно прочел письмо её Куличеву и понял из него, что Тимофей Галиной взаимностью не пользовался. Да и Куличев мне рассказал, что на неоднократные просьбы Тимофея уехать вместе с ним в Овражков или в какой-нибудь другой город она упорно не соглашалась. Я даже думаю, что дезертир Стецюк был ей просто противен, но написать это его дяде, немецкому холую Куличеву, она, конечно, не рискнула.

— Со всем согласен, кроме последнего предположения, — замечает Огинский. — В нём слишком большая доза домысла, хотя весьма вероятно, что Галя действительно осталась в Миргороде или погибла во время боев за этот город…

— А что же вам ещё? Больше нам ничего и не надо. Паспорт Стецюка с моей фотографической карточкой и всеми отметками немецких комендатур любого города мы изготовим не хуже, чем сами немцы. А став инструктором немецкой диверсионной школы, сами понимаете, что я там у них натворю!

В этом у майора Огинского нет ни малейших сомнений. Он хорошо знает, на что способен лейтенант Азаров.

— Но ведь вас видели сегодня в Овражкове вместе со мною, — высказывает Огинский последнее свое опасение.

— А кто? Тупица полицай, который смотрел не столько на меня, сколько на мою и с еще большим трепетом на вашу эсэсовскую форму? А гости Куличева были пьяны, к тому же никто из них не выходил на улицу. Торчали все время на дворе куличевского дома. Да и я не выходил из машины, так что разглядеть меня никто не мог. И потом, кому же придет в голову догадка, что «погибший» шофер штурмбанфюрера Мюллера и племянник Куличева одно и то же лицо?

— Ну, а если они усомнятся в гибели Мюллера и Куличева?

— Тогда другое дело. Тогда операцию эту труднее будет осуществить. Но это мы узнаем завтра у Ерохина.

— Вряд ли Ерохин сможет нам теперь чем-нибудь помочь, раз он у них на подозрении. Его самого нужно бы об этом предупредить.