Подвешенный чулок

Наши рты слились вместе, и я не знаю, где заканчиваются мои губы и начинаются её, наши языки нежно сплетаются, словно они были созданы для этих прикосновений. Наши головы синхронно двигаются в противоположном направлении, углубляя поцелуй и Ноэл ослабляет смертельную хватку на моей рубашке. Её ладони скользят по моей груди и оборачиваются вокруг моей спины, прижимая настолько, насколько возможно. Не в силах сдержаться, с моих губ срывается стон, когда она прижимается бёдрами к моему члену.

— Определённо не гей.

Тихий шёпот с другой стороны комнаты врывается в моё перевозбуждённое сознание и, несмотря на то, что язык Ноэл всё ещё у меня во рту, а её тело так сильно прижато к моему, что я чувствую все её потрясающие изгибы, моё либидо как будто окатили ведром холодной воды. Последний раз скользнув по её языку и дав понять, что это ещё не конец, я возвращаюсь на землю, вспоминая, что у нас есть зрители, медленно разрываю поцелуй и смотрю ей в глаза. Они закрыты, губы влажные и припухшие, но всё ещё приоткрыты в ожидании, когда я вернусь и продолжу.

— Думаю, вам уже достаточно зернистого творога моей дочери.

Глаза Ноэл распахиваются и щёки заливаются румянцем, когда её отец ругает меня, стоя рядом с нами, сердито постукивая ногой по полу.

Убрав руки от её лица, я отступаю, надеясь, что тусклое освещение скроет массивную эрекцию в моих джинсах.

— Реджи, перестань быть кокблокером^[6], — смеётся тётя Бобби. — Отойди и дай Ноэл, и её парню, не гею, уйти в кроватку. У неё есть подарочек, который нужно открыть.

Глаза всех присутствующих обращаются на мою промежность.

Спасибо тусклому освещению.

Ноэл берёт меня под локоть, выталкивает из-под омелы, останавливается, быстро целует отца в щёку, и мы уходим.

— Всем спокойной ночи, — кричит она через плечо, толкая меня по коридору к лестнице.

— Даже и не мечтай о других весёлых вещичках в спальне, её молоко просрочено! — кричит отец Ноэл нам вслед, когда мы быстро поднимаемся по лестнице. Я оглядываюсь через плечо и неловко машу ему.

Ноэл взлетает по лестнице, мы проходим нескольких закрытых дверей и, добравшись до последней комнаты в конце коридора, она открывает деревянную дверь и указывает, чтобы я заходил первым.

— Добро пожаловать в спальню моего детства, — объявляет она, закрывая за нами дверь.

Я делаю несколько шагов по тёмно-синему плюшевому ковру и замираю на месте, когда мои глаза натыкаются на не девчачьи предметы.

— Хм, Леон, ты должна кое-что объяснить, — говорю я тихо, молясь Богу, чтобы то, что я только что чуть не кончил в штаны, целуя мужика, оказалось неправдой.

Глава 5 Ноэл

Кто Леон? Он Леон? Это кровать Леон? Какой сегодня день? Где я?

Отлично сыграв, я затаскиваю Сэма наверх, в мою старую спальню, делая вид, что произошедшее в гостиной было ерундой. Сейчас, когда мы здесь, в этой крошечной комнате, и его огромное, мускулистое, сексуальное тело занимает половину маленького пространства, всё, о чём я могу думать, это его губы на моих. Его язык скользящий вокруг моего. Его тело, прижимающиеся к моему, изгибы мышц на его спине под моими ладонями, когда я скольжу по ним руками, его стон удовольствия, когда я жадно посасывала его губы и каменная твёрдость, которую я почувствовала, прижавшись к нему бёдрами, и, и, и…

Святой малыш Барракуда, у него огромный, как у рождественского ослика Доминика, но гораздо менее раздражающий и противный ушам. Но очень приятный для вагины.

— Я убита горем, безработная и бездомная, — отшучиваюсь я, в ответ на его вопрос. Неважно, о чём был вопрос. Он что-то спросил? Я почти уверена, он о чём-то спрашивал. Серьёзно, где я, чёрт возьми, нахожусь?

— Мы договорились об этом в аэропорту, — сухо отвечает Сэм, его глаза быстро пробегают по комнате. — Валяй, Леон. Ты выглядишь, как девочка, на ощупь как девочка и на вкус как девочка, но увидев оголённое декольте тёти Бобби в том платье, и как выглядит твоя старая спальня, прости меня, но я смущён. И не только я, но и мой член. Мой член очень, очень смущён. А мой член никогда не смущается, Леон.