Подвеска пирата

Весна 1570 года выдалась ранней и на удивление ласковой. Природа словно просила прощения у людей, что заставила всю зиму страдать от голода и разора. Неурожай прошлого года и погром, учиненный опричниками под прямым руководством великого князя московского в Новгороде, Пскове и Твери, поставил людей на грань выживания.

Что нельзя было вывезти в Москву, царь приказал уничтожить. Были снесены все новые постройки, все красивое. Сожжены житницы и хлеб в скирдах, а скотина и птица порублены. По окрестностям городов бесчинствовали мародеры. На оставшихся в живых купцов и духовенство была наложена громадная контрибуция, которую опричня в буквальном смысле выбивала из своих жертв. Разгром завершился ритуальным уничтожением имущества новгородцев, торговых запасов на купеческих складах, лавок и вообще всего продовольствия.

Но самое страшное началось в городе после ухода царских войск. На смену опричникам-убийцам пришел еще более ужасный изверг — голод. От него погибло намного больше, чем от рук царевых слуг. В Новгороде широко распространилось людоедство. Довершила страшное дело эпидемия чумы, начавшаяся на Руси еще до погрома, а в Новгород пришедшая уже после него. Помешать ее распространению не смогли даже жесточайшие карантинные меры, принятые властями.

Весна принесла пусть и небольшое, но все-таки облегчение. Люди набросились на траву, молодые листья и побеги. Они искали в лесах прошлогодние грибы и ягоды, сохранившиеся под снегом, ели ящериц и лягушек, а также змей, выползавших погреться на солнышке. Появились перелетные птицы — хоть какой-то приварок. Пошла рыба на нерест — стало немного полегче по сравнению с тем зимним кошмаром.

От опричников многие спасались в лесах. Туда ватаги царских псов обычно не совались. И не потому, что боялись, а по причине более прозаической — не хотели упускать добычу, которая лежала на виду, под руками. Стоило зазеваться, как тут же другой отряд перехватывал инициативу, и оставалось лишь плотоядно облизываться, глядя, как гогочущие товарищи набивают повозки награбленным добром и насилуют девушек да молодиц.

Некоторые уходили еще дальше — в относительно сытое зарубежье. От разбойничьих шаек московитов не было никакого спасу. Готхард фон Кетлер, последний ландмейстер Тевтонского ордена[74] в Ливонии, а ныне герцог западной части Курляндии и Земгалии, ничего не мог с ними поделать, лишь немного отогнал от городов. Поэтому передвижение по курляндским дорогам было сопряжено с большим риском, и обозы всегда шли под внушительной охраной. А отправиться в путь в одиночку вообще никто не рисковал.

И тем не менее теплым майским днем 1570 года невдалеке от Вендена[75] по лесной дороге ехал одинокий путник. Судя по крою изрядно поношенной одежды, это был небогатый ремесленник-литвин, отправившийся в чужие земли искать лучшей доли. Из оружия у него был лишь нож, подвешенный к поясу. Впрочем, в те далекие времена ножи служили людям в качестве столовых приборов; их носили и стар и млад, мужчины и женщины.

Образ бедного скитальца портил лишь конь. Он был неухожен как следует (скорее с целью маскировки), лохмат, не чищен, в соломенной трухе. Но его стать и резвость подсказывали искушенному наблюдателю, что молодой, хорошо упитанный жеребчик стоил немалых денег. Это был ливонский клеппер — потомок восточных жеребцов, завезенных в Европу крестоносцами, и кобыл ливонской лесной породы. Весьма вероятно, если судить по невысокому росту коня и превосходным мышцам, что в его жилах текла и кровь литовских жмудок — выносливых, неприхотливых по части корма лошадей, которые ели раза в два меньше своих тягловых товарок других пород.

Одинокого путника нимало не смущала и не пугала настороженная лесная тишина. Он ехал и беззаботно насвистывал какую-то веселую мелодию, любуясь высоким голубым небом над головой, первой зеленью и, как ни странно, дорогой; она была ровной, песчаной, без колдобин и рытвин, — совсем не такая, как в его родной стороне, где в весеннюю хлябь черт ногу сломит. Возможно, путник был городским жителем и не знал, что притихший лес — нехороший признак.

А опасность была рядом, за следующим поворотом его лесного пути. В этом месте хорошо просматривающийся редкий придорожный подлесок уступал место балке и самой настоящей чаще, где могла спрятаться целая разбойничья шайка. Она там и была. Правда, в лице всего четверых оборванцев. Но они уже заметили одинокого всадника и в радостном предвкушении знатной добычи потирали руки.

Нужно сказать, путник и его кошелек интересовали их постольку поскольку. Главным объектом вожделений был конь. Глаза лесных грабителей при виде такого количества идущего в руки мяса загорелись диким огнем, а слюнки чуть ли не текли.