Подвиг

Всего этого Мартынъ совершенно не понялъ. Стихами ея онъ былъ нeсколько озадаченъ. Когда онъ сказалъ, что Константинополь вовсе не аметистовый, Алла возразила, что онъ лишенъ поэтическаго воображенiя, и, по прieздe въ Афины, подарила ему "Пeсни Билитисъ", дешевое изданiе, иллюстрированное фигурами голыхъ подростковъ, {38} и читала ему вслухъ, выразительно произнося французскiя слова, подвечеръ, на Акрополe, на самомъ, такъ сказать, подходящемъ мeстe. Въ ея разговорe Мартыну главнымъ образомъ нравилась влажная манера произносить букву "р", словно была не одна буква, а цeлая галлерея, да еще съ отраженiемъ въ водe. И вмeсто всякихъ французскихъ Билитисъ, петербургскихъ бeлыхъ, гитарныхъ ночей, грeшныхъ сонетовъ въ пять дактилическихъ строфъ, онъ ухитрился найти въ этой дамe съ трудно усваиваемымъ именемъ совсeмъ другое, совсeмъ другое. Знакомство, незамeтно начавшееся на пароходe, продолжалось въ Грецiи, на берегу моря, въ одной изъ бeлыхъ фалерскихъ гостиницъ. Софьe Дмитрiевнe съ сыномъ достался прескверный крохотный номеръ, - единственное окно выходило въ пыльный дворъ, и тамъ, на разсвeтe, со всякими мучительными приготовленiями, съ предварительнымъ похлопыванiемъ крылъ и другими звуками, хрипло и бодро начиналъ кричать молодой алекторъ. Мартынъ спалъ на твердой синей кушеткe, кровать же Софьи Дмитрiевны была узкая, шаткая, съ ухабистымъ матрацомъ. Изъ насeкомыхъ жила въ комнатe только одна блоха, зато очень ловкая, прожорливая и совершенно неуловимая. Алла, которой посчастливилось устроиться въ отличномъ номерe съ двумя кроватями, предложила взять Софью Дмитрiевну къ себe, а мужа перекинуть къ Мартыну. Софья Дмитрiевна, сказавъ нeсколько разъ сряду: да что вы, да что вы, - охотно согласилась, и въ тотъ же день состоялось перемeщенiе. Черносвитовъ, большой, долговязый, мрачный, заполнилъ собой всю комнатку; его кровь повидимому сразу отравила блоху, ибо она больше {39} не появлялась; его вещи, - принадлежности для бритья, зеркальце съ трещиной поперекъ, одеколонъ, кисточка, которую онъ всегда забывалъ сполоснуть, и которая стояла весь день, проклеенная сeрой, остывшей пeной, на подоконникe, на столe, на стулe, - удручали Мартына, и особенно было тяжко по вечерамъ, когда, ложась спать, онъ принужденъ былъ очищать свою, Мартынову, кушетку отъ какихъ-то галстуковъ и натeльныхъ сeтокъ. Раздeваясь, Черносвитовъ вяло почесывался, во все нгбо зeвалъ; затeмъ, поставивъ громадную, босую ногу на край стула и запустивъ пятерню въ волосы, замиралъ въ этой неудобной позe, - послe чего медленно приходилъ опять въ движенiе, заводилъ часы, ложился, долго, съ кряхтeнiемъ, уминалъ тeломъ матрацъ. Черезъ нeкоторое время, уже въ темнотe, раздавался его голосъ, всегда одна и та же фраза: "Главное, молодой человeкъ, прошу васъ не портить воздухъ". Бреясь по утрамъ, онъ неизмeнно говорилъ: "Мазь для лица Прыщеморъ. Въ вашемъ возрастe необходимо". Одeваясь, выбирая изъ носковъ предпочтительно тe, въ коихъ дырка приходилась не на пятку, а на большой палецъ, - залогъ невидимости, - онъ восклицалъ: "Эхъ, были когда-то и мы рысаками", и посвистывалъ сквозь зубы. Все это было очень однообразно и несмeшно. Мартынъ вeжливо улыбался.

Нeкоторымъ утeшенiемъ, однако, служило сознанiе риска. Въ любую ночь могло случиться, что въ предательскомъ снe онъ отчетливо назоветъ полногласное имя, въ любую ночь доведенный до крайности мужъ могъ подкрасться съ наточенной бритвой. Черносвитовъ, впрочемъ, употреблялъ безопасную бритву: съ этимъ снарядикомъ {40} онъ обращался такъ же неряшливо, какъ съ кисточкой, и въ пепельницe всегда лежалъ ржавый клинокъ съ окаменeвшей каемкой пeны, черноватой отъ волосковъ. Его мрачность, его плоскiя поговорки мнились Мартыну доказательствомъ глубокой, но сдержанной ревности. На весь день уeзжая по дeламъ въ Афины, онъ не могъ не подозрeвать, что его жена проводитъ время наединe съ тeмъ добродушнымъ, спокойнымъ, но видавшимъ виды молодымъ человeкомъ, какимъ воображалъ себя Мартынъ.

IX.

Было очень тепло, очень пыльно. Въ кофейняхъ подавали крохотную чашку со сладкой черной бурдой въ придачу къ огромному стакану ледяной воды. На заборахъ вдоль пляжа трепались афиши съ именемъ русской пeвицы. Электрическiй поeздъ, шедшiй въ Афины, наполнялъ праздный голубой день легкимъ гуломъ, и все стихало опять. Сонные домишки Афинъ напоминали баварскiй городокъ. Желтыя горы вдали были чудесны. На Акрополe, среди мраморнаго мусора, дрожали на вeтру блeдные маки. Прямо среди улицы, какъ будто невзначай, начинались рельсы, стояли вагоны дачныхъ поeздовъ. Въ садахъ зрeли апельсины. На пустырe великолeпно росло нeсколько колоннъ; одна изъ нихъ упала и сломалась въ трехъ мeстахъ. Все это желтое, мраморное, разбитое, уже переходило въ вeдeнiе природы. Та же судьба ожидала въ будущемъ новую до поры до времени гостиницу, гдe жилъ Мартынъ. {41}