Подвиг

И, стоя съ Аллой на взморьe, онъ съ холодкомъ восторга говорилъ себe, что находится въ далекомъ, прекрасномъ краю, - какая приправа къ влюбленности, какое блаженство стоять на вeтру рядомъ со смeющейся растрепанной женщиной: яркую юбку то швырялъ, то прижималъ ей къ колeнямъ вeтеръ, наполнявшiй когда-то парусъ Уллиса. Однажды, блуждая съ Мартыномъ по неровнымъ пескамъ, она оступилась, Мартынъ ее поддержалъ, она поглядeла черезъ плечо на высоко поднятую каблукомъ вверхъ подошву, пошла, оступилась снова, и онъ, наконецъ рeшившись, впился въ ея полураскрытыя губы и во время этого долгаго, не очень ловкаго объятiя, едва не потерялъ равновeсiя, она тоже пошатнулась, высвободилась и со смeхомъ сказала, что онъ цeлуется слишкомъ мокро, надо подучиться. Мартынъ ощущалъ въ ногахъ возмутительную дрожь, сердце колотилось, онъ злился на себя за это волненiе, напоминавшее минуту послe школьной потасовки, когда товарищи восклицали: "Фу, какъ ты поблeднeлъ!" Но первый въ его жизни поцeлуй - зажмуренный, глубокiй, съ какимъ-то тонкимъ трепыханiемъ на днe, происхожденiе котораго онъ не сразу понялъ, былъ такъ хорошъ, такъ щедро отвeчалъ на предчувствiя, что недовольство собой вскорe развeялось, и пустынный вeтренный день прошелъ въ повторенiяхъ и улучшенiяхъ поцeлуя, а вечеромъ Мартынъ былъ совершенно разбитъ, словно таскалъ бревна. Когда-же Алла въ сопровожденiи мужа вошла въ столовую, гдe онъ и мать уже чистили апельсины, сeла за сосeднiй столикъ, проворно развернула конусъ салфетки и, съ легкимъ взлетомъ рукъ, уронила ее къ себe на колeни, послe чего придвинулась со стуломъ, - Мартынъ {42} медленно запунцовeлъ и долго не рeшался встрeтиться съ нею глазами, а когда наконецъ встрeтился, то въ ея взглядe не нашелъ отвeтнаго смущенiя.

Жадное, необузданное воображенiе Мартына не могло бы ладить съ цeломудрiемъ. Мартынъ несовсeмъ былъ чистъ. Мысли, кои зовутся "дурными", донимали его въ теченiе послeднихъ двухъ-трехъ лeтъ, и онъ имъ не очень противился. Въ началe онe жили отдeльно отъ его ранней влюбчивости. Когда, въ памятную петербургскую зиму, онъ, послe домашняго спектакля, накрашенный, съ подведенными бровями, въ бeлой косовороткe, заперся въ чуланe вдвоемъ съ однолeткой-кузиной, тоже накрашенной, въ платочкe до бровей, и смотрeлъ на нее, жалъ ей сырыя ладошки, Мартынъ живо чувствовалъ романтичность своего поведенiя, но возбужденъ имъ не былъ. Майнъ-Ридовъ герой, Морисъ Джеральдъ, остановивъ коня бокъ-о-бокъ съ конемъ Луизы, обнялъ бeлокурую креолку за гибкiй стань, и авторъ отъ себя восклицалъ: "Что можетъ сравниться съ такимъ лобзанiемъ?" Подобныя вещи уже куда больше волновали Мартына. И вообще все нeсколько отдаленное, заповeдное, достаточно расплывчатое, чтобы дать мечтe работу по выясненiе подробностей, - будь то портретъ лэди Гамильтонъ или бормотанiе пучеглазаго однокашника о развратныхъ домахъ, - особенно поражало его воображенiе. Теперь же туманъ рeдeлъ, видимость улучшалась. Слишкомъ поглощенный этимъ, онъ пренебрегалъ подлинными словами Аллы: "Я останусь для тебя сказкой. Я безумно чувственная. Ты меня никогда не забудешь, какъ, знаешь, забываютъ какой-нибудь прочитанный старый романъ. И не надо, не надо {43} разсказывать обо мнe твоимъ будущимъ любовницамъ".