Читаем Подвиг полностью

Тогда онъ выбралъ въ холлe удобное кожаное кресло и, отвинтивъ колпачекъ съ пера, принялся писать матери. Пространство на открыткe было ограниченное, почеркъ у него былъ крупный, такъ что вмeстилось немного. "Все благополучно, - писалъ онъ, сильно нажимая на перо. - Остановился на старомъ мeстe, адресуй туда же. Надeюсь, дядинъ флюсъ лучше. Дарвина я еще не видалъ. Зилановы передаютъ привeтъ. Напишу опять не раньше недeли, такъ какъ ровно не о чемъ. Many kisses". Все это онъ перечелъ дважды, и почему то сжалось сердце, и прошелъ по спинe холодъ. "Ну, пожалуйста, безъ глупостей, - сказалъ себe Мартынъ и, опять сильно нажимая, написалъ маiоршe съ просьбой сохранять для него письма. Опустивъ открытки, онъ вернулся, откинулся въ креслe и сталъ ждать, поглядывая на стeнные часы. Прошло четверть {225} часа, двадцать минуть, двадцать пять. По лeстницe поднялись двe мулатки съ необыкновенно худыми ногами. Вдругъ онъ услышалъ за спиной мощное дыханiе, которое тотчасъ узналъ. Онъ вскочилъ, и Дарвинъ огрeлъ его по плечу, издавая гортанныя восклицанiя. "Негодяй, негодяй, - радостно забормоталъ Мартынъ, - я тебя ищу съ утра".

L.

Дарвинъ какъ будто слегка пополнeлъ, волосы порeдeли, онъ отпустилъ усы, - свeтлые, подстриженные, вродe новой зубной щетки. И онъ и Мартынъ были почему-то смущены, и не знали, о чемъ говорить, и все трепали другъ друга, посмeиваясь и урча. "Что же ты будешь пить, - спросилъ Дарвинъ, когда они вошли въ тeсный, но нарядный номеръ, - виски и соду? коктэйль? или просто чай?" "Все равно, все равно, что хочешь", - отвeтилъ Мартынъ и взялъ со столика большой снимокъ въ дорогой рамe. "Она", - лаконично замeтилъ Дарвинъ. Это былъ портретъ молодой женщины съ дiадемой на лбу. Сросшiяся на переносицe брови, свeтлые глаза и лебединая шея, - все было очень отчетливо и властно. "Ее зовутъ Ивлинъ, она, знаешь, недурно поетъ, я увeренъ, что ты бы очень съ ней подружился", - и, отобравъ портретъ, Дарвинъ еще разъ мечтательно на него посмотрeлъ, прежде, чeмъ поставить на мeсто. "Ну-съ, - сказалъ онъ, повалившись на диванъ и сразу вытянувъ ноги, - какiя новости?"

Вошелъ слуга съ коктэйлями. Мартынъ безъ удовольствiя {226} глотнулъ пряную жидкость и вкратцe разсказалъ, какъ онъ прожилъ эти два года. Его удивило, что, какъ только онъ замолкъ, Дарвинъ заговорилъ о себe, подробно и самодовольно, чего прежде никогда не случалось. Какъ странно было слышать изъ его лeнивыхъ цeломудренныхъ устъ рeчъ объ успeхахъ, о заработкахъ, о прекрасныхъ надеждахъ на будущее, - и оказывается писалъ онъ теперь не прежнiя очаровательныя вещи о пiявкахъ и закатахъ, а статьи по экономическимъ и государственнымъ вопросамъ, и особенно его интересовалъ какой-то мораторiумъ. Когда же Мартынъ, во время неожиданной паузы, напомнилъ ему о давнемъ, смeшномъ, кембриджскомъ, - о горящей колесницe, о Розe, о дракe, - Дарвинъ равнодушно проговорилъ: "Да, хорошiя были времена", - и Мартынъ съ ужасомъ отмeтилъ, что воспоминанiе у Дарвина умерло или отсутствуетъ, и осталась одна выцвeтшая вывeска.

"А что подeлываетъ Вадимъ?" - сонно спросилъ Дарвинъ.

"Вадимъ въ Брюсселe, - отвeтилъ Мартынъ, - кажется, служитъ. А вотъ Зилановы тутъ, я часто видаюсь съ Соней. Она все еще не вышла замужъ".

Дарвинъ выпустилъ огромный клубъ дыма. "Привeтъ ей, привeтъ, - сказалъ онъ. - А вотъ ты... Да, жалко, что ты все какъ-то треплешься. Вотъ я тебя завтра кое-съ-кeмъ познакомлю, я увeренъ, что тебe понравится газетное дeло".

Мартынъ кашлянулъ. Настало время заговорить о самомъ важномъ, - о чемъ онъ еще недавно такъ мечталъ съ Дарвиномъ поговорить. {227}

"Спасибо, - сказалъ онъ, - но это невозможно, - я черезъ часъ уeзжаю изъ Берлина".

Дарвинъ слегка привсталъ: "Вотъ-те на. Куда же?"

"Сейчасъ узнаешь. Сейчасъ я тебe разскажу вещи, которыхъ не знаетъ никто. Вотъ уже нeсколько лeтъ, - да, нeсколько лeтъ, - но это неважно..."

Онъ запнулся. Дарвинъ вздохнулъ и сказалъ: "Я уже понялъ. Буду шаферомъ".

"Не надо, прошу тебя. Вeдь я же серьезно. Я, знаешь-ли, спецiально сегодня добивался тебя, чтобы поговорить. Дeло въ томъ, что я собираюсь нелегально перейти изъ Латвiи въ Россiю, - да, на двадцать четыре часа, и затeмъ обратно. А ты мнe нуженъ вотъ почему, - я дамъ тебe четыре открытки, будешь посылать ихъ моей матери по одной въ недeлю, - скажемъ, каждый четвергъ. Вeроятно я вернусь раньше, - я не могу сказать напередъ, сколько мнe потребуется времени, чтобы сначала обслeдовать мeстность, выбрать маршрутъ и такъ далeе... Правда, я уже получилъ очень важныя свeдeнiя отъ одного человeка. Но кромe всего можетъ случиться, что я застряну, не сразу выберусь. Она, конечно, ничего не должна знать, должна аккуратно получать письма. Я далъ ей мой старый адресъ, - это очень просто".

Молчанiе.

"Да, конечно, это очень просто", - проговорилъ Дарвинъ.

Опять молчанiе.

"Я только несовсeмъ понимаю, зачeмъ это все".

"Подумай и поймешь", - сказалъ Мартынъ.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука
1984. Скотный двор
1984. Скотный двор

Роман «1984» об опасности тоталитаризма стал одной из самых известных антиутопий XX века, которая стоит в одном ряду с «Мы» Замятина, «О дивный новый мир» Хаксли и «451° по Фаренгейту» Брэдбери.Что будет, если в правящих кругах распространятся идеи фашизма и диктатуры? Каким станет общественный уклад, если власть потребует неуклонного подчинения? К какой катастрофе приведет подобный режим?Повесть-притча «Скотный двор» полна острого сарказма и политической сатиры. Обитатели фермы олицетворяют самые ужасные людские пороки, а сама ферма становится символом тоталитарного общества. Как будут существовать в таком обществе его обитатели – животные, которых поведут на бойню?

Джордж Оруэлл

Классический детектив / Классическая проза / Прочее / Социально-психологическая фантастика / Классическая литература