Подвиг. 1941—1945

Едва первые танки остановились на краю села, как сразу же были окружены большой группой крестьян: пожилые и молодежь, старики и дети обнимали и целовали нас, запыленных и небритых. Многие плакали. К Толе Каштанову подошла крестьянка Божена Индрова — с национальным флажком на груди. Низко ему поклонилась.

— Спасибо вам, сыночки, что пришли к нам, — сказала она. — Мы долго вас ждали, но всегда верили: придете к нам и поможете. Теперь мне и умирать можно…

Каштанов обнял старушку и трижды по-русски ее поцеловал.

— Нельзя сейчас умирать. Сейчас только жить да жить.

До Праги 105 километров.

Весна. Солнце. Тысячи счастливых людей с радостными улыбками выходят навстречу нашим танкам. Стоит только остановиться, как сразу же возникает митинг. Чехи задают нам тысячи вопросов, изливают свою душу, проклинают фашизм и все, что было связано с ним. Они забираются к нам на танки, хотят вместе с нами добивать оккупантов. И стоит большого труда, чтобы «отговорить» их покинуть машины. Мы не имеем права брать их с собой, не имеем права рисковать их жизнями.

Танки проходят сквозь сплошные шпалеры восторженно встречающих нас людей. Они машут руками, забрасывают танки цветами, кричат здравицы в честь Советского Союза, Красной Армии, и кажется иногда, что вот-вот подхватят наши тридцатьчетверки и понесут их вперед.

— Ать жие Руда Армада!

— Ать жие Советски Сваз!

— Наздар! Наздар! — летит за нами от самой границы.

И лейтенант Федор Назаров скаламбурил:

— Вы слыхали, что кричат чехи? — лукаво улыбаясь, спросил он нас на какой-то остановке. — Назаров! Назаров!.. Ума не приложу, как это они узнали, что это действительно я?

— А тут, Федя, и узнавать нечего, — в тон ему весело ответил старший лейтенант Полегенький. — Таких рыжих, как ты, почитай на пол-Европы только ты один.

От Билин снова впереди наш батальон. А в разведке — взвод Буракова.

Все жители Билин вышли на улицы, чтобы приветствовать Красную Армию-освободительницу.

На каждом доме, в каждом окне — трехцветные национальные флаги Чехословакии и огромные стяги Союза Советских Социалистических Республик. Нас ждали, как самых дорогих и желанных. Через всю центральную улицу — полотнище: «Ать жие Руда Армада! Да здравствует Красная Армия!» — написано на нем.

За городом — колонна пленных: черные мундиры, на руках черепа и скрещенные кости. Эсэсовцы. Хмурые с опущенными головами, глядят настороженно, исподлобья.

— Товарищ старший лейтенант, эсэсовцы. Палачи идут! — говорит Полегенькому младший лейтенант Быстров, и я вижу, как бледнеет его лицо и руки сжимаются в кулаки. — Разрешите, я их…

— Не разрешаю, Быстров. Это пленные, — говорит Полегенький, а сам зло глядит на них, сжимает зубы так, что сквозь щеки играют желваки.

— Старшой, палачи ведь идут. Они мою сестру замучили под Ленинградом, мать уморили голодом. Убийцы идут, ведь…

— Прекрати разговоры, Быстров! Порядок наведи в своих нервах. Ты солдат, а не убийца…

Полегенький отворачивается от колонны пленных, берет под руку Быстрова, и они медленно идут к своим танкам. И невдомек Быстрову, что от семьи Полегенького остался только один он. Всю семью в сорок третьем уничтожили фашисты на Полтавщине.

Добромержице… Танки вошли в почти пустое село, как нам вначале показалось. Остановились на перекрестке. У выглянувшего из дома чеха спросили дорогу на Прагу.

— Руда Армада! — закричал он вместо ответа и бросился к нам.

И село ожило. К нам бежали мужчины и женщины, старики и дети. Пергл Вацлав, так звали крестьянина, закричавшего «Руда Армада», вскочил к нам на танк и так тискал нас своими ручищами, словно хотел задушить. Он пытался что-то сказать, но волнение и слезы мешали ему говорить, и он снова обнимал и целовал нас. Но вскоре его оттеснили сбежавшиеся сюда чехи, и тогда Вацлав от избытка чувств и радости стал целовать пушку.

Нас угощали вином, молоком, яблоками. А в стороне стояли мальчик и девочка лет 9—10 с ведерком воды. Они ждали, когда кто-нибудь из танкистов попросит пить. Их увидели Фролов и Наймушин. Они взяли детей на руки и обошли всех нас. И не было вкуснее угощения, чем холодная колодезная вода из милых детских рук…

Перед заходом солнца налетели на огромную колонну гитлеровцев. Самым разумным для них было сложить оружие, как это многие и делают. Но они предложили нам бой. И тогда заговорили наши танки. И почти от километровой вереницы машин остались груды искореженного металла и трупы.

Искусно ведет разведку лейтенант Бураков. Когда подходили к селу, танк Котова шел улицей села, а два других — Буракова и Гончаренко — огородами. Враг бросился удирать задворками, но там попал под огонь танков.

…Танки поднялись на взгорье. В лощине — деревня. Зоркие глаза офицера Котова заметили за ней замаскированный танк и два орудия с тягачами. Старший сержант Наймушин открыл огонь через деревню и в считанные минуты уничтожил и танк, и пушки, и тягачи.